Какое небо голубое! А она определённо не сторонница разбоя. Идёт себе в лёгком топе ядрёного оранжевого цвета, с белыми шортами, что теряются под кружевами, в сандалях без каблука, и глубоко-глубоко вдыхает летний душный городской воздух. И вроде в такой зной, когда даже этот самый воздух плавится, она должна, как и все, испытывать страшнейший дискомфорт, но на сердце птицы пели! Вот буквально завтра она уезжает в лагерь, где будет вожатой до конца лета! А что может быть лучше, чем южное побережье, песчаный пляж, морская вода… ох, просто дух захватывает в предвкушении!
А ещё больше предвкушения у неё вызывает сегодняшняя встреча с подругами: они все вместе соберутся в уютном кафе-мороженом, поделятся, кто куда едет летом, какие у кого планы, какие купальники они купили и готовы ли к лету, в общем.  Здорово будет увидеть и Нану, которая оденет красивую фетровую шляпу, светлое платье и будет выглядеть безумно женственно, и Петру, с которой она знакома совсем не много, но эта девушка вызывает у женщины такой восторг, какой не смогла бы вызвать ни одна знакомая шатенки. Просто так уж вышло, что Рине считала себя и Петру в чём-то схожими. А ещё и Рико будет, снова будет дуть свои щёки, смущаясь, когда при ней в очередной раз упомянут Иена. А вот сейчас, вот буквально через пару минут, она встретится с Ханси, чтобы пойти с ней вместе: она же у них летом работящая, особенно из-за тех, кто халатно к её предмету относился. Не сказать, что она была тому рада, но что поделать: или они с плохими оценками и на втором году, или сидят и учат химию.
Женщина широким шагом шла мимо невысокого забора, что прикрывал от любопытных глаз зелёную летнюю траву, что тоже изнывала от зноя. Жарко, в принципе, было всем. И люди рядом с ней, шедшие в ещё более открытой одежде, буквально обмахивались всякими журналами, газетами. Пили прохладительные напитки и вкушали мороженое, что капало на асфальт, чуть ли не мгновенно высыхая.  Насмотревшись на эти вкусняхи, Рине и сама не удержалась от покупки замороженного сока, теперь думая о том, не заругает ли её школьный охранник, если она заявится в школу, капая яблочно-апельсиновым лакомством на пол. Но охранник у ворот школы её не встретил, не встретил и в довольно прохладном холле.

Удивительный контраст температур! Рине даже прозябла на секунду, покрывая мурашками, но холод отступил быстро, сменяясь блаженством после прогулки под палящим солнцем. Шаги её по школьным коридорам отдавались гулким эхом, никого не было ни слышно, ни видно. Только изредка слышался мерный разговор учителей с редкими учениками. Она прошла мимо кабинетов английского и французского, где два молодых учителя обсуждали преимущества своих языков. Чуть дальше учитель литературы, заикаясь, читал текст какому-то наглому школьнику, что возложил ноги на парту. У самой лестницы она всё же столкнулась с охранником, но тот лишь посмотрел на неё, смерив взглядом крайнее осуждающим, но пропустил вперёд.
- Здравствуйте, - она кивнула ему головой, потом задумалась, добавила улыбку.
- Удачных занятий, - кивнул в ответ пожилой мужчина, немного светлея в лице. Видимо, редко ему говорят «здравствуйте».
А тот факт, что её перепутали с ученицей, её вообще не смутил. Лето же! Можно побыть и моложе своих лет. По крайней мере, Рине не считала себя старушкой, а скорее вечной студенткой, которая нет, да нет, но начинает погружаться в школьную рутину. Всё же с такой тоской и ностальгией смотрела она на школьные парты в пустых кабинетах, на редкие школьные газеты, на чёрные следы на полу, на шкафчики. У самого кабинета химии она остановилась: острый запах химикатов прорезал воздух, а из-за двери послышался грубый женский голос:
- Ты же понимаешь, что ни тебе, ни мне не хочется здесь сидеть, - Ханси ворчала на ученика, хлопая рукой по столу. Это было понятно, пусть и не видно. Понимая, что прерывать её пылкую речь не имеет смысла, Рине притаилась за дверью, быстренько пытаясь догрызть мороженое, которое теперь лишь сводило зубы. – Просто будь умницей и запиши все те примеры, что я сейчас тебе продиктовала. Ты же умный парень! – в голосе её звучал трагизм.
Рине прыснула в кулак, но, видимо, сделала это слишком громко, от чего Ханси взбеленилась ещё больше:
- Так, кто там смеётся? – грозный топот к двери, потом она стремительно распахнулась прямо перед носом женщины, и озлобленная брюнетка вперила свой взгляд в подругу. Но буквально через секунду дверь мягко прикрыли рукой, а взгляд у Ханси смягчился. Нда, ну и вид у неё сегодня. Заработалась совсем, несчастная. Вон, мешки под глазами, растрёпанная даже сильнее, чем обычно.  Тающая в душной рубашке с коротким рукавом и бриджах. – Дорогая, ты могла бы зайти в кабинет, - изнурённо пробормотала Ханси, прислоняясь спиной к двери. – Но давай ближе к делу! – она сразу же стала выглядеть оживлённей, но вот голос всё же остался таким же уставшим. – Я сейчас в учительскую сбегаю, дела улажу, все вещи соберу, там сям, ну ты понимаешь. А ты пока посиди, поразвлекай моего горе-ученика, да посмотри, чтобы он не сидел без дела!
Рине даже не успела слова вставить, пока тараторила брюнетка, улыбаясь коварно, но облегчённо, словно она только и ждала, как бы отвязаться от вынужденного обучения проблемного ребёнка.
- Но… как я буду… - она только начала, но сильные руки загорелой химички затолкали её в помещение, оставив наедине с ошеломлённым лицом, крикнув только на прощание:
- А как - это твоё дело. Ты же у нас с трудными детьми работаешь! Я буду через часик! Может два! Адьос!
И в этой внезапной тишине, полной негодования Рине, раздался вполне характерный звук заработавшего кондиционера, а потом громкий «плюх» мороженого, что сорвалось с палочки, прописало красивую траекторию и приземлилось таки на пол. Частично, конечно.
- Ну вот, обляпалась, - грустно отметила женщина, посмотрев вниз, а потом уже взглянула на вьюношу, сидевшего у окна. И вид его ей показался смутно знакомым. Весь этот вид, весь этот дерзкий взгляд. Она всплеснула руками с остатками мороженого, окончательно прощаясь с ним из-за своего нелепого жеста. – Ой, привет. А я ведь тебя помню, юноша с наглыми глазами, - она заулыбалась радостно и доброжелательно, думая о том, что всё же с ним будет проще посидеть часик или два. Но только после того, как она ототрёт мороженое от коленки, шорт, рук и бёдер. А то всё прилипнет. Фу-фу-фу. – А ты не знаешь, в кабинете у Ханси салфетки есть? – вода есть, тут везде раковины. А вот салфетки… - и мыло, - она виновато развела руками.

Отредактировано Rene (2013-12-03 19:58:50)

- Очень наглые, - подтверждая сказанное, кивнула Рине, не переставая давить улыбку. Но глаза у него были действительно бессовестными, наглыми, дерзкими. Как, впрочем, и сам юноша. Помнится, она даже целые дифирамбы потом расписывала о них Нане, а та слушала и слушала. Ну, или делала вид, что слушала. – Прямо таки… - она даже не нашла слова, которые бы точно передал ощущение, испытываемое от одного этого взгляда. Но оно было странным. Скажем так, даже не смотря на то, что юноша был на голову, а то и две выше неё, женщина чувствовала себя ещё большим ребёнком по сравнению с ним.
Была ли она удивлена салфеткам? Да нет, она была уверена, что ей их принесут. И на предложение помощи она только рассеяно улыбалась, так и застыв со злосчастной палочкой и салфетками с мылом в одной руке. А потом, помнится, он старательно отмывал пол от её мороженого, а она смотрела на него, немного подвиснув, ощущая, как неприятный табун мурашек поднимается по шее и щекочет корни волос.
- А не жарко ему в такой одежде? – назойливо вопросило в голове, но Рине мотонула головой, словно отгоняя шальную мысль. Ей так думать ну совсем не пристало, тем паче её просили сидеть с юношей, а не кокетничать, да строить глазки. Да и, если так подумать, ни второго, ни третьего она не умела. А «природного обаяния», как его любят называть, не хватало для охмурения кого-то противоположного пола.

Несчастная девушка так и сверлила парня взглядом, совсем забыв о кусочке мыла и влажных салфетках. Он уже успел сходить в подсобное помещение, всё убрать, а она всё смотрела и смотрела на него, словно вообще ничего другого в помещении нет. А всё почему? Потому что его поведение казалось ей странным. При первой встрече он вёл себя иначе, говорил иначе, да и глаза сейчас, вот уж действительно, не такие наглые.
И когда он так близко подошёл, Рине возвела свои очи на него, ещё раз убедившись в том, что росту она низкого и это совсем не здорово.
- Знаешь, сегодня у тебя совсем другие глаза, - с сомнением протянула она, пока её аккуратно брали за руку и протягивали к себе… к себе… тут она раскраснелась настолько, что её бы мог хватить тепловой удар. Глаза стали похожи на два блюдца, а рот так и застыл в недосказанных словах. – Что.. ты.. – и это самая адекватная реакция, которую может воспроизвести женщина, когда её испачканных, липких пальцев касается язык. Касается и слизывает всю эту липкость. Рине только и успела, что вырвать руку, отскочить, как ошпаренная и смотреть со страшным смущением, прижимая теперь уже чистую руку к груди. А ведь будь на её месте одна из её подруг, то этот русый юноша не был бы таким самоуверенным. Одна попытка облизнуть руку и он бы валялся на полу, если не с разбитым носом, то без одного зуба точно.  – Мои… вещи? – она говорила сдавленно, глубоко вздыхая от возмущения и охватившего её смущения. И только осознание нелепости ситуации заставили её шустренько ретироваться ещё чуть дальше, сесть на парту и быстро-быстро отвлечься на оттирание мороженого с бедра. При этом она не переставала ошарашено смотреть: что на Жана, что на своё бедро. И тёрла она свою ногу с таким усердием, что казалось: ещё немного и на обласканной солнцем коже появится дырка.
Господи, стыд-то какой. И чего он так внезапно? Вот зачем он так внезапно? И самое страшное, что Рине никак не могла понять: было ли ей противно от действий этого сорванца или нет. Всё, что сейчас оставалось: делать вид, будто совсем-совсем ничегошеньки не случилось, она всё ещё пытается за ним приглядывать… точнее, уже пыталась. Ведь ситуация с самого начала была под контролем далеко не у этой женщины, застрявшей в возрасте 15-ти летней девочки, а вот у этого юноши с этим вот взглядом.
- Всё из-за тебя, Ханси, вот всё это из-за тебя, - возмутилась Рине, чувствуя, что вот-вот сгорит до тла от сложившейся ситуации. И было бы неплохо прямо сейчас давать по тапкам, пока всё не стало слишком плохо.

Отредактировано Rene (2013-12-03 22:31:07)

Больно? Ей будет больно? Она совсем о боли не думала на тот момент. И вправду тереть перестала, смотря на раскрасневшуюся кожу, удивлённо, с некой обидой. Нога, скажи нога, почему ты тоже так предательски краснеешь, когда тебе больно? Что уж говорить о том, что тело вообще было против того, чтобы как-то маскировать эмоции: вот по ней снова скачет табун мурашек, вот она, буквально вся, за пару секунд покрывается пупырышками. И вроде ничего такого: ну подумаешь случайные прикосновения, её же от мороженого отмывают. Только вот подсознание буквально орало и вопило, что это всё не «просто», что вообще так быть не должно и никакой нормальный человек не бросится вытирать с таким трепетом и нежностью чужие… женские… ноги.
Она даже сказать ничего не могла, только сидела, краснела, ловила ртом воздух и думала, что ещё немного и просто тут разрыдается от наплывающей безысходности. Зачем ты это делаешь, негодный мальчишка? Чему тебя учил Найл Док? Зачем ты так с Рине жестоко поступаешь? До боли наивные и детские вопросы крутились в её голове, а она даже не знала, стоит ли задавать их вслух.
- Глаза… какие глаза, - она словно вообще забыла о том, что говорила пару секунд назад, тщетно пытаясь отодвинуться, но тёплые, неожиданно горячие руки вернули её в эту опасную зону близости. – Ничего не знаю, ничего не помню, - чуть ли не шёпотом пролепетала Рине, заплетаясь в собственных словах, уже не зная, что будет дальше.
Детские глаза… вы слышали? Детские глаза. И вот эти детские глаза, как он сказал, смотрели на него сейчас не в восторге от такого комплимента. Или не комплимента, это как посмотреть. Они смотрели с удивлением, с опаской. Женщина даже не могла смотреть на него нормально: почему-то перед глазами плыло и стало слишком жарко.
И чужая, удивительно мягкая ладонь человека, который себя никогда не утруждал каким-либо трудом, окромя письменного, легла на щёку, губы коснулись уха, мочки… Рине зажмурилась, ощущая, что она всё же боится. Сидит, дрожит, внутри холодно, а вот кожа буквально вся исходит на нет.  И что поделать, когда и сказать нечего, а ведь и так страшно, и холодно, и - горячо… - неожиданно даже для себя, сказала шатенка собственные мысли, жмурясь, упираясь своими женскими мягкими ручками в плечи этого настойчивого, наглого, неисправимого ребёнка. – мне горячо… - снова повторила эту фразу, тихо осознавая, что она ляпнула сейчас. И какой неимоверный ужас передался сейчас на её лице. И она не придумала ничего лучше, чем попытаться отпихнуть этого Жана. Но попытка успехом не увенчалась и она просто посмотрела на лицо человека, который совсем сошёл с ума от этой жары.
И казалось бы ситуация безвыходная, но нет, и сейчас дурь нашлась, что ударила в голову. Она что, совсем слабая и постоять за себя не может? Может! Ещё как может!
- Знаешь что, Жан, - наставническим тоном, как она обычно говорила с детьми, что вели себя слишком плохо, чтобы можно было снести их проказы, произнесла она. Правда, твёрдым голос так и не вышел, плавясь вместе с Рине от такого внимания. – Я ошиблась. Наглые у тебя глаза. Эгоистичные, самонадеянные и наглые, - она хотела сказать это зло, чтобы оттолкнуть его, но нет, вышло это даже не обиженно или бессильно, а как это бывает у девушек, которые не могут расплакаться от распирающих их чувств. Всё слишком глупо по отношению к происходящему. И она всё же никак не могла понять: нравится ли ей вот так сидеть рядом и испытывать жар или же страшно от того, что жар не её собственный, а чей-то ещё. Глупая неопределённость, уходи совсем, уходи.

«Какой же ты бессовестный, ужасный мальчишка!» -  мысленно крутилось в голове, а вот слова застряли в горле. Почему это он обидится, если в глазах будет что-то другое? Почему это? Ещё и упрекает её. Зачем и для чего? Что вообще творится в этом душном помещении и есть ли хоть какой-то выход их положения?
А вот наглая рука под её одеждой, на её липкой от летнего зноя коже, не составляла радостного настроения. Одно это прикосновение, казалось бы, тёплой руки вызывало столько дрожи от самых кончиков ног до самой макушки, что и передать нельзя. А вместе с тем ощущение неприятное, липкое в груди. Она и боялась и, сама того не понимая, даже немного не имела ничего против. Иначе бы всё таки вломила по наглому лицу. Но нет: сидит, терпит. Терпит влажный язык, что касается шеи, терпит все эти поцелуи, терпит нарастающее желание запустить свои пальцы в волосы. Терпит и продолжает предпринимать попытки к бегству. Хватается за парту, буквально потягиваясь на ней куда-то в сторону и самое противное, что поцелуи эти, совсем не детские и не школьные, а взрослые, самоуверенные и жаркие, вызывали те противные щекочущие  чувства именно в самом теле, что нет да нет, но с губ срывались совсем не милые звуки. Ей дышать трудно было, словно её не целовали, а душили. И ведь душило не чувство щекотки, а дикое желание разрыдаться на месте. Хотелось отпихнуть парня, но вместе с тем хотелось прижаться к нему крепче. Хотелось, чтобы пришла Ханси и отчитала этого юношу, но вместе с тем было желание отчитать его самой, сделать что-то самой.

Но в тот момент, когда по щекам всё же покатились эти крупные солёные слёзы, её нехотя отпустили. Отпустили, что-то сказали, а она, в очередной раз хватаясь за парту, чуть с неё не слетела, не ожидая неожиданной свободы. Рине резко выпрямилась, резко села прямо, резко перевела взгляд на отдаляющегося юношу. И что это было сейчас?
Вот тут точно все мысли сошлись в кучу. Несчастной женщине было слишком трудно понять мотив его поступков, для чего он сейчас вот так заставлял её плавиться и бояться, а сейчас идёт спокойно дописывать химию. Словно ничего и не было прямо вот на этой парте. Словно это дурная шутка. И эта дурная шутка попросила сейчас и её слезть с парты, сделать пару шагов на негнущихся ногах и упасть. И сидеть на полу с непонимающим выражением лица, с задёрнутым топом, с мокрыми, красными от смущения и неожиданных слёз щеками.
Не сказать, что она долго пыталась понять, что тут не так, но всё же мысль о дурацком розыгрыше не покидала её голову, от чего ей становилось только легче. И Рине, которую мысль о том, что над ней так подшутили, грела, несколько облегчённо рассмеялась.
- Ах, я поняла-поняла, - она медленно поднялась на ноги, улыбаясь, вздыхая и отдергивая одежду. -  Это просто шутка такая, как мило! Как умно и хитро, - она даже всплеснула руками, которые сошлись в лёгком хлопке. И улыбалась она, жмуря свои влажные глаза. А потом утирала щёки ладонями и водой, что пустила из крана. Шутка! Право слово! Это просто шутка такая! Как хитро продумал. Конечно, конечно же он ничего бы ей не сделал, как ты вообще могла бояться Рине? А из Жана хороший актёр, ты посмотри, какой талант. Трудно было не поверить в серьёзность… в какую серьёзность? К чему это она вообще? Ох, совсем голова поплыла от этого жара. Или уже от холода.
Закончив свои умывания, она отряхнула руки и посмотрела на Жана. Всё же, вьюноша ей чем-то да нравился. Видимо вот, тем, что характер у него был своевольный. Как у Найла, возможно, но такой более задумчивый. Да и первого она знала плохо, он же был в старших классах, когда она училась и выпустился буквально через два-три года.
Она медленно-медленно подошла к парте, за которой сидел этот нерадивый хансин ученик, и внимательно-внимательно посмотрела на то, что он написал в своей тетради. А потом чисто на рефлексах протянула руку к тёмным русым волосам, провела по ним, перебирая пальцами. Какая забавная у него причёска, какой он весь забавный. И чёрт знает, что дёрнуло её сейчас за язык сказать именно эти слова:
- Я совсем на тебя не сержусь, - она говорила это мягко, как если бы успокаивала ребёнка. Глупость какая, ведь сейчас-то успокаивать нужно было далеко не этого старшеклассника, что сам себе на уме. – Ты, видно, тут совсем устал, - «совсем» - частое слово в её лексиконе. Что уж поделать, что для неё всё должно быть «совсем». И хорошо, и плохо, и непонятно. И вот Кирштайн сейча сбыл для неё и хорошим, от того, что такой симпатичный, такой честный, и плохим, от своей шутки, за которую, меж тем, зла она не держала, успокоив саму себя, и непонятным, потому что до сих пор «Выкал» ей.

Часто ли с ней так шутят? Ну, вот прямо так – нет. Детские шутки безобидные, шутки Нанабы чернушные, а вот Ханси может в подобном стиле пошутить, но не так… увлечённо. Да и вообще, не сказать, что она считала-таки подобные шутки ужасными: всё же Жан ребёнок, а дети, особенно подростки, любят поиграть в подобном русле. Да и сам Кирштайн был знаком с таким шутником, чего уж скрывать. Она пожала плечами в ответ на вопрос, всё ещё пытаясь наглаживать мягкие, пушистые волосы, но юноша мотнул головой. Руку Рине убрала, но улыбаться не перестала.
- Мне показалось, что ты слишком хороший человек, чтобы поступать так, - соврала Рине. На самом деле, ей было легче думать о том, что над ней подшутили, чем воспринимать произошедшее всерьёз. Так можно остаться совсем без нервной системы: если всё подряд воспринимать так серьёзно. С её-то работой тем более.  Да и думать о том, что вот этот милый, симпатичный, очаровательный юноша, с этим дерзким взглядом, дерзкими интонациями, чуть не… не… нет , даже слова этого не подумать, что уж произносить.
А юноша встал, встал, упёрся руками в стол и улыбка на лице шатенки погасла. Она и не думала, что её слова могут разозлить кого-то. Получается, она должна была говорить «не злись на меня», а не «я на тебя не злюсь»? Что же это тогда получается? Ему обидно за её легкомыслие? Но что же делать.
- Но ведь ты же не мог, - «или мог», - быть таким серьёзным, так ведь? – просто других слов для названия его действий не было. «Быть таким серьёзным» - оставалось лишь надеяться, что поймут её чуть-чуть правильно, и что она просто не хочет в нём разочаровываться, как могла бы. Она хотела было развернуться следом, за обходящим её юношей, но тот зачем-то накинул её же футболку ей на голову. И расстегнул лиф.
Не понятно как в её голову пришла такая замечательная идея, как развернуться к нему лицом, стягивая быстро топ с головы… только вот почему-то вышло не вниз, а вверх и теперь женщина осознавала в какое дурацкое положение угадила. Ну вот опять!  И взгляд метнуть некуда было, так что оставалось смотреть на это обиженно-рассерженное лицо. Этот юноша выглядел таким забавным, милым и надутым, словно бы малый ребёнок, честное слово. И таким очаровательным являлся для Рине этот вид, что она даже забыла о том, что должна была сердиться. Стояла, улыбалась, смотрела на него с умилением. И даже на мгновение выпала из общей обстановки, но резко спохватилась, застегнула бюстгальтер и с чувством собственного достоинства натянула оранжевую вещицу обратно на своё бренное тело.
- Ну почему «ничего», - она пожала плечами, протянула руку к лицу юноши, провела по дутой щеке, понимая, что ей даже несколько весело тянуться к его лицу. – Меня удивляет твоя реакция, - «и подтверждает, что ты не такой уж и наглый, противный и эгоистичный, каким казался». Она даже не поленилась встать на носочки, касаясь кончиками пальцев холодного пола кабинета, чтобы мягко коснуться губами его носа, а потом по нему же щёлкнуть пальцами, мол, чего страшного в его действиях было? Ровным счётом ничего.  Разве что неловко, да. А ещё несколько приятно, но это уже другой, долгий разговор, о котором ей не хотелось думать. И рассказывать тоже никому не хотелось.
Она перевела взгляд на часы, что весели над доской и слегка изумилась тому, что время унизительно медленно пробежалось с двух часов до двух тридцати. А вернув свой взгляд на лицо Жана, в надежде увидеть там более мягкое выражение, Рине, кажется, немного удивилась.

- Как это не было шуткой? – в голосе послышалась ошарашенность. То есть она специально оправдывала его в своей голове? Глупый мальчик, почему ты просто не мог согласиться с тем, что это шутка? Зачем тебе сейчас заставлять снова её паниковать: с каждой секундой Рине понимала, что раз это не шутка, то… то зачем он тогда остановился? Или вот зачем он сейчас обижается и смотрит. Как настоящий ребёнок: ей не понять его мотивов и поступков, как, впрочем, ему, наверное, не понять того, как может быть такой наивной и слепой Рине.
А вот поцелуй в губы заставил её вздрогнуть, потом с тоской подумать о том, что целовалась она так давно, что уже и не помнит, какого это. Долго, мокро, с настойчивостью со стороны юноши. Больше было похоже, словно он пытается доказать ей, что он не ребёнок, каким она его считает. А ведь эти поступки были детскими, и, понимая это, женщина где-то мысленно улыбалась.
Как резко её толкнули к столу, как больно она об него ударилась, как нагло к ней залезли в шорты, а потом также нагло посмотрели в глаза. Слов не хватало, чтобы передать все эмоции: и снова жарко, холодно, страшно, но немного смешно. Снова она вся в мурашках, снова дышать трудно, а этот смотрит, хитрый, как лис. А самое жуткое для неё было это свербящее ощущение внутри, словно требующее чего-то. Рине не хотелось, она вообще понять не могла, как это так.
- Вот зачем? – её вопрос казался глупым, а она смотрела на Жана, поджав губы, чуя, что сейчас разревётся от этой неопределённости опять. Смотрела, а руками хватала его за рубашку, словно бы это было единственное, за что можно было схватиться в этой ситуации. – Почему? – Что почему? Почему сейчас? Почему когда она вошла в это помещение, ему нужно было распустить свою наглость, свои феромоны, чуть ли не влюбить её в свою восхитительную молодость. В то, чего, на самом-то деле, у неё и не было. Почему именно она? Ведь есть девушки моложе, красивее, милее. И среди его одноклассниц таких сотня. А она что? Она большой-большой ребёнок, с большими чертами лица, без красивой фигуры, с ветром в голове. Ей казалось всё подстроенным, вот словно он делает это специально, как любили делать юноши в школьное время на спор. Что вот он сейчас будет её целовать дальше, касаться дальше, а потом расхохочется и пойдёт рассказывать друзьям о том, как одна наивная корова повелась. И ведь эта мысль в голове засела прочнее, чем попытка принять всё, как оно есть.
И именно этот страх заставил её сейчас ткнуться носом в его грудь и всё же тихо разреветься.  Разреветься, выпустить пару сдавленных хлюпающих звуков, а потом посмотреть ему в лицо. Снова.
- Вот ты говоришь, что не шутишь, - заикаясь, пробормотала она. – А почему? -  глупый вопрос. – Почему ты не должен шутить этим? – «В твоём возрасте мальчики находят это смешным» - мысленно добавила она. – Все считают нормальным так шутить, совсем не мерзким, - «шутить так над такими вот глупыми девочками, как я» - снова молча добавила Рине. У неё сил не было на что-то решиться, зато слова сами, наконец, стали вылезать из горла. Глупые такие слова, неуверенные, как у ребёнка, которого обижают. И этот обиженный ребёнок смолк на пару секунд, потом сам запрыгнул на парту и прижался к этому горячему юношескому телу. Она на секунду закрыла глаза, вслушиваясь в биение сердца, а потом отлипла от груди, провела своими ладошками по его рукам, положила их на плечи и, с решимостью пятилетнего ребёнка, произнесла самую большую глупость в своей жизни:
- Мне давно так тепло не было… - она замялась, руки сами соскользнули на его щёки. – Ты меня ещё погреешь, Жан?

Ах, как говорит, как восхитительно говорит. Такой серьёзный ребёнок, словами не передать этот восторг, это умиление. Снова захотелось разрыдаться, что уж говорить. Ей так нравилось сейчас слушать, что он говорит, не понимая того смысла, который на самом деле был за этой её «шуткой».  А ведь всё проще, намного проще, маленький Жан.
- Я думала, так будет лучше, - виновато сказала она, опустив взгляд. – Если ошибаешься, то лучше сделать вид, что всё шутка, - а потом резкое осознание собственной неправоты, глупости и прочих неприятных дополнений. Ну, бывает же. Ещё не закат молодости, чтобы накопить тот багаж знаний и перестать наступать на грабли. Не первый раз, не последний. Да и кто знает этих новых, современных детей, которые такие молодые, но так много думают. Куда вы стремитесь? Зачем вам так нужно повзрослеть.
Когда он поцеловал её ещё раз, Рине почувствовала довольное, шерстяное ощущение в глубине души. Можно было сказать, что она, наконец-то, поняла его полностью. По крайней мере, поняла и приняла его точку зрения. А что может быть легче, чем поверить и доверится? Ничего. Особенно, если тебе говорит такие слова такой умный, взрослый ребёнок.
Она целовала его в подбородок, легко и воздушно, произнося короткую фразу, которая именно сейчас, в данный момент, казалась для неё самой важной из всех возможных:
- Жан, ты такой ребёнок, - она улыбнулась, потянула его к себе ниже, так неудобно было задирать голову, тянуть руки. – Но говоришь такие умные вещи. Совсем как взрослый, - и руки у него такие тёплые, мягкие, аккуратные. Как у этих взрослых, что за всем следят, куда-то спешат. - А я так не умею, - ну их, и их взрослый мир. Розовые очки – это здорово. И сейчас этой розовой тёплостью в этот летний день хотелось поделиться с этим юношей. А Ханси и весь мир подождут. Буквально час, а может несколько мгновений, но, безусловно, подождут.
И снова внезапное смущение, но теперь не такое плаксивое, а скорее неловкое, с этим глупым хихиканьем, перерастающим в задорный смех. Как же нелепо, полулёжа сидеть на этой парте, на этих тетрадях по химии, вон на тебя смотрит лицо Менделеева, а с минуты на минуту в кабинет с восторгом ворвётся Зои. А ты лежишь, перебираешь пуговицы на рубашке симпатичного взрослого ребёнка, в одних белых, лёгких летних шортах. И ещё большее смущение испытала она после того, как закончила возиться с этими бесконечными пуговицами, глупо ахнув, глупо прижав руки ко рту, а потом заливаясь смехом.
- Каков красавец! – она с неимоверным восхищение коснулась тёплого-тёплого живота парня, потом и вовсе прижалась всем телом, буквально восхищённая тем, что может спокойно так обнимать его.  Как здорово, как тепло! И больше нет ни холода, ни страха. Какой восторг, какое неописуемое счастье. И когда она последний раз кого-то обнимала? Давно это было, давно.
Рине так радостно улыбалась, что очень скоро у неё свело щёки, а вместе с тем улыбку свело на нет. А перестав улыбаться, она стала робко, почти невесомо целовать грудь, ключицы и шею,  совсем снимая рубашку, а потом снова притягивая к себе лицо с этими наглыми, хитрыми, но вместе с тем мягкими глазами. И поцеловала настолько жадно, сколько могла, закрыв глаза и буквально обвивая его руками и ногами, настойчиво показывая, что вот сейчас она поделится с ним вообще всем теплом в этом прозяблом помещении. Потому что это здорово.

Прекрасно, всё так прекрасно. И яркое солнце, что сквозь окна греет ей плечи, и этот шальной мальчишка Жан, и неожиданно громкие все-все звуки в этом помещении. И то, как хорошо была слышно даже саму себя: всё, от дыхания, до слов и мыслей, словно бы утекало в эту реальность, совсем не хотело оставаться при ней. А самое смешное, что всё происходящее так быстро забывалось, тоже не желая задержаться в голове. У неё не хватало сил сосредоточиться на том, чтобы сохранить это ласковое, нежное тепло на потом. Казалось бы, что оно всегда будет рядом. Как биение чужого сердца, чужое дыхание на её шее и чужие руки. Какие они забавные, с этими пупырышками-мурашками, которые бегают по спине, по рукам.
И мягкие, приятные, пушистые волосы под её руками, которые она ершила, растрёпывала, постоянно убирала с лица. Щёки, которых она постоянно касалась, воздух, который казался таким ватным, мягким, как фруктовый зефир. Как воздушная меренга. Он тянулся в лёгких, клубился там, а назад так трудно было его выдохнуть.
Ох, и как же так выходит, что вот буквально из-за этой странной глупости, которая началась так жестоко для неё самой, у неё эти глупые птицы в груди поют? Как же так выходит, что вот сейчас она с человеком, которого, может быть, и не увидит больше, который такой юный, у которого жизнь впереди, а заставляет ощущать её… счастливой? Ох, было ли то счастье, но Рине так хотелось шептать ему те слова, которые ей так редко говорили. Ей легко было произнести то, что обычно всем давалось с трудом. Потому что прямо сейчас, вот в этот момент ей хотелось просто поделиться всеми мыслями, что ещё не успели выветриться. А они так стремительно утекали сквозь пальцы, как мыльная патока.
- Жан, - она шептала, смеялась, понимала, что сейчас опять будет рыдать, но не как раньше, от страха или глупости, а от слепящего солнца, от того, что её слова могут звучать легкомысленными, может болезненными, но ещё больнее было их утаить. – Ах, милый мой Жан, как же я сейчас тебя люблю.
И ведь говорят: что ребёнок не лжёт, ребёнка лгать учат люди. И так вот выходило, что Рине сейчас говорила то, что было у неё на сердце, чем она могла делиться часами, сутками, бесконечно. Это было и тепло, и улыбка, и эти слёзы, смех. Это было беспощадно, по отношению к ней самой, к её детской душе, зато было так тепло понимать, что ей легко говорить о взрослом-взрослом чувстве, которое у неё было более добрым, открытым, искренним.
Рине, конечно, не знала, что чувствует этот юноша с этим дерзким,  с этим беспощадным взрослым взглядом, но очень надеялась и верила, что сейчас ему также тепло. Что тепло это не только бродит по коже вместе с чужими прикосновениями, но и где-то там, за грудной клеткой. Как говорят, что сердца бьются в унисон. И вот ей тоже хотелось, чтобы они бились, как единое. Глупо, конечно, так влюбляться. Влюбляться за пару мгновений и искренне ждать ответа. Но зато от этого ожидания перехватывало дыхание ещё сильнее.

И помнится, когда она осмелилась открыть глаза, чтобы посмотреть на него ещё раз, в смятении провести пальцем по солнечному сплетению, раздался тот самый страшный, ужасный прощальный гонг. Дверной замок клацнул, дверь открылась, что-то грузно упало на пол.
Рине встрепенулась, подтянулась на столе, подобрала под себя ноги, резко, слишком резко отскакивая от Жана и с нарастающим смущением, с неловкостью и страхом посмотрела на Зои. А подруга её стояла в дверном проёме. Точнее, чуть ли не падала, держась за сердце, округлив глаза, с покосившимися очками и опираясь спиной о дверной косяк. На полу лежала грузная сумка, а рот раскрылся в удивлении.
- А… э… ы… - только и смогла выдать Ханси, поочередно смотря то на Рине, то на Жана, не в силах выдавить ещё каких-то слов.
- Ханси, - хотела сказать женщина, только вот голос оказался неожиданно севшим и писклявым, так что она зашлась ещё сильнее краской, стыдливо прикрывая всё подряд, сетуя, что всё это телесное добро под ладошки не помещается.
- Что… - брюнетка ошеломлённо подтянулась, встала на ноги нормально, слегка качаясь, а потом, как пулемёт, выдала сразу столько фраз, что их можно было бы собирать в мешок, как прошлогодние осенние листья. – Что за «безе» вы мне тут устроили? Господи, Рине, это ты так детей воспитываешь? Я, конечно, знала, что ко всем детям нужен свой подход, но таких занятий химией я себе и представить не могла. Жан, а тебе вообще не стыдно? Ты ещё школьник, а она взрослая. Офигеть, просто офигеть, - она на секунду остановилась, ей просто не хватало дыхания, а потом, как отдышалась, продолжила с новой силой. – Иду я такая по коридору, мне охранник говорит, что кто-то парты двигает, постоянно шум какой-то. Я и не думала. Да, что уж говорить, я представить себе не могла, почему тут такой шум! И что ты смотришь на меня в таком смущении? Оденься уже! Я, конечно, не против присоединиться третьей, тем паче, что девочка ты у нас ничего такая, но уж как-нибудь потом, - и вот тут её словарный запас иссяк, а Рине в панике соскочила со стола, подбирая свои вещи и так же быстро-быстро одеваясь. Господи, как ей было стыдно, как страшно, что её сейчас будут ругать, а потом ещё смотреть с разочарованием. Ох, и зачем всё это случилось?

Отредактировано Rene (2013-12-05 17:38:13)

Стыдно было недолго. Когда она натянула на себя всю-всю одежду, когда её снова нежно поцеловали и столько всего сказали, она разом пожалела, что вообще у неё есть знакомые. Что сегодня нужно куда-то идти, что сегодня она не может остаться вот рядом с этим человеком. И вот снова рыдает, как шестилетний ребёнок, которого мама оставила на пару часов в садике. Она села на пол и ревела, ревела, ревела, пока Ханси ошеломлённо выслушивала слова Жана, пока улыбалась его словам, а потом, словно напоследок, отвечая:
- Ну, хотя бы последний урок заслуживает того, чтобы ставить тебе высший балл.
Слова словно бы разбились о спину так стремительно уходящего человека, а ей, Рине, от каждого шага на душе становилось всё тяжелее и тяжелее. И даже тёплые, почти нежные объятья подруги не смогли заменить того тепла, которое вызвал в ней этот взрослый ребёнок. И как она теперь будет делиться со всеми своей любовью, своим счастьем, когда понимает, что теперь это всё всецело его? Только он может теперь всё это получить, всю эту шероховатую розовость, что вот для него она прямо сейчас снова и снова льёт слёзы. Как же тоскливо, как же тоскливо.
- Ханси, - она заливалась в плечо, не в силах даже как следует сжать подругу в объятьях, обхватывая её широкую мужскую спину своими ручками, чувствуя, что точно не сможет сейчас даже встать. – О, Ханси, ты слышала, он любит меня… он любит меня, - на секунду она оторвалась от промокшего плеча, посмотрела в сочувствующие карие глаза, тихо всхлипывая. – Это замечательно, правда? И он говорил, что мы встретимся, о, Ханси, мне так тепло, так тепло.
А у Зои, видимо, совсем не было слов. Она так молчала, так гладила её распущенные волнистые волосы, что ей от такой заботы становилось столько легче, сколько могло бы. Но только этот воздух, который так пах людьми, что были здесь, пах химикатами, заставлял буквально задыхаться.
- Ну, Рине, дорогая, пойдём, - она поставила её на ноги, взяла под руку и повела прочь из кабинета. – Тебе воздух нужен, пойдём.
И Бог весть знает, что было в тот момент у её подруги в голове, но такой грустной, такой уставшей выглядела она в этот момент. Словно бы изнурённая этой любовной драмой. И проходя мимо школьного охранника, который с удивлением смотрел на зарёванную девушку, слабо улыбающуюся, но всё же теперь свободно дышащую.
- Удачных летних каникул,  - только и сказал он им вслед, а Рине развернулась, улыбнулась ещё шире, глубоко вздохнула и прокричала, помахав.
- До свидания! – и с этим громким прощанием ей словно бы стало совсем легко. И совсем смешно, как это обычно бывало. И снова мысли ватные, шёлковые, пушистые. Ах, мир, как она тебя любит, как же любит все твои причуды. Как хорошо быть ребёнком, как хорошо.

Как жаль только, что лето кончилось так быстро с этой летней, лагерной поездкой. Как жалко, что потом потянулись серые осенние дни: не сказать, что она стала менее яркой, Рине радовалась каждому дню работы, как делала это всегда. Следила за детьми, но едкое чувство одиночества нет да нет, но поселилось в её сердце. И разъедало. Очень глупо получилось, но тосковать о человеке, которого увидела один раз в своей жизни, ей казалось нормой. И на выходные не раз, по-глупому, приходила к той школе, словно бы случайно, чувствуя не менее неприятный и глупый укол где-то в глубине души. Безусловно, встречи она ждала, встречи она искала, но, так уж вышло, что та обходила её стороной.
А потом началось то, чего женщина в глубине своей души боялась. Все её подруги внезапно нашли столько любви, что… как-то стали реже видеть друг друга. Её очаровательная Нана вышла замуж: шатенка рыдала в три ручья на свадьбе, приговаривая, какая же её подруга красивая, рыдала, когда их милая семейная чета сошла с порога роддома, какими они были… удивительными? Ах, это усталое, но улыбающееся лицо Наны, Майк, у которого улыбка на лице тупо застыла и два маленький, очаровательных пупса с такими милыми глазами – как у мамы и папы, такой смешанный цвет! Такие крохотные, что в руках у мужчины они просто тонули, а у Рине просто чесались руки подержать их, но они тряслись в каком-то беспокойстве. А ещё пропала Ханси для всех – у неё закрутился какой-то глупый школьный роман, потом ей пришлось искать другое место для работы – кутёж с коллегами не приветствуется, как вы знаете. Зоэ это не огорчило, сколько помнится, она только хохотала в ответ на расспросы. Рико, наконец, нашла счастье со своим обожаемым Иеном, Петра совсем втянулась в жизнь Леви, а Рине сидела, куковала и несколько боялась.
Чего, спрашивается, боялась? Что зря ждёт, это терзало её сердце ещё сильнее. За прошедшие полтора года, когда у всех жизнь налаживалась, её же стремительно разлеталась на осколки. На работе стало сложнее, без Наны она перестала справляться, но и подругу с пузом Майк никуда не отпустит, Рине это знала, потому даже не просила помощи, отшучиваясь, что всё отлично. Дети измотали ей нервную систему, пришлось уволиться, так и не дождавшись спасительной подруги, да и куда ей – если и работать, то только в ясельной группе, чтобы всегда со своими быть, иначе ей не раньше, чем через пять лет на работу. А Рине, думающая до некоторого момента, что была самостоятельной, совсем заперлась в квартире и никуда не выходила. Эта хандра длилась целый декабрь, долгий и нудный. За два года она успела сделать море глупостей, но только одна из них закончилась для неё полным провалом – мимолётная встреча с Найлом. Увидев его, помнится, она так взволновалась и испугалась, что сразу же потеряла из виду, а потом долго рыдала в подушку, не в силах сдержать ни какого-то хриплого крика, ни даже слёз. Просто непрерывный поток.

И вот, сидя дома, как вы поняли, весь первый зимний месяц, без работы, без всякого желания с кем-то говорить, питаясь только чем-то быстрым, некогда цветущая ребячеством и детством девушка мгновенно превратилась… в нечто. На звонки она не отвечала, на ругань в дверях, когда друзья таки наведывались к ней (но то было два раза – Нана прислала Майка, который просто всучил ей целый пакет сладостей, удостоверившись, что она жива и здорова, а потом ещё и Ханси, которая трещала весь день о Моблите  и о том, как ей пойдёт фамилия Бернер, даже не думая, что Рине от таких слов только… горько?), то она лишь виновато улыбалась, да пыталась сопроводить их поскорее, закрывая дверь и… завидуя.
А в конце декабря, перед всей праздничной кутерьмы, которую она желала переждать во благо своему сердцу, она, наконец, надев всё подряд, вышла на улицу, поражаясь тому, как быстро всё же пролетело время. Ещё, казалось, вчера снега на улице не было, она подписывала бумаги, а потом ночью жевала подушку, содрогаясь всем телом, а сегодня идёт по улице и вдыхает свежий морозный воздух, думая лишь о том, что всё-таки жизнь не так уж и плоха. По крайней мере, её не придётся смотреть на влюблённых и снова им завидовать, как бы ужасно не было это чувство. Она мало кому завидовала, на самом-то деле, но просто так вышло, что ей в своём детском характере перепала и эта черта – завидовать. И если уж доходило дело, то зависть становилась страшной, особенно в лишениях. И ведь даже не пыталась искать какого-то выхода, просто заперлась дома, превратилась Бог знает во что.
Вот идёт себе по улице, в тёплом, жёлтом зимнем пальто, с вязаной шапкой и шарфом, а у самой изнурённое лицо, словно бы посеревшее, постаревшее, зарёванное. Серые глаза не казались теперь такими огромными, когда веки совсем опухли и покраснели от бесконечных снов, а мешки и синяки, что залегли под ними, отнюдь не придавали красоты и изящества. И вместо вечной улыбки, нервно дёргающаяся, по-детски выпяченная вперёд нижняя губа. Словно она возьмёт и расплачется прямо здесь, посреди парка, обнимая колени и зовя этого жестокого мальчишку… то есть, уже юношу, по имени. Может придёт.
Дети играли в снежки, родители с умилением на них смотрели, а Рине, будучи больше похожей не на тот приятный, большой ком счастья, тонкой тростинкой семенила по улице. В складках шерстяной клетчатой юбки застревал снег, которым перекидывались дети. Глядя на них, увы, улыбки былой теперь не появлялось, лишь только усталый вздох. И когда ей в плечи попал снежок, а с головы слетела шапка, она даже не обернулась, чтобы её поднять. Ей почему-то страшно захотелось замёрзнуть. Рине лишь ускорила шаг, сильнее кутаясь в шарф, она побрела куда глаза глядят, лишь бы подальше от этого ореола праздника, счастья и безмятежности. От него сжималось сердце, а она несколько устала от этого. И ведь даже не думала себя жалеть или кого-то винить, просто неприятно, больно и всё.
Звук падения чего-то мягкого на лёд прервал её очередное душащее чувство, вместе с комом, что подкрался к горлу и хотел снова вырваться сипым рёвом. Она обернулась, потом посмотрела вниз… и как-то мигом посветлела, словно бы ничего другого и случится не могло.
- Жан… - она так резко попыталась наклониться к нему, чтобы точно убедиться в том, что это всё-таки тот самый юноша, а неё воображение. Но вышло это крайне неловко, она навернулась и плюхнулась на парня сверху. Да ему-то теперь и не заметно будет, женщина сильно похудела от своей глупости. – Жа-а-а-а-ан, - глядя на него почему-то было слишком трудно сдержать слёзы и вот, как результат, она всё же разрыдалась, хватаясь руками в варежках за его лицо, поливая слезами, совсем забыв про проклятую шапку. Как хотелось бросить всё и зацеловать его лицо, немного ошарашенное, но такое… желанное? – Как ты вырос, как ты вырос… - она что-то мямлила и всё же принялась его целовать в нос, потом в лоб, и снова в нос. Как жаль, что теперь голос её звучал не так мелодично, но что уж поделать, если он останется с ней хотя бы на мгновение, то, возможно, к ней снова вернётся всё то, что она успела растерять.

Какой он тёплый – даже не смотря на мороз, на то, что холод ударил по мокрым щекам, его поцелуи безмерно тёплые, воздушные, восхитительные. И его тёплая рука, которую он только-только достал из перчатки – она тоже тёплая, настоящая, материальная. Значит, ей точно он не привиделся, это не бред, не галлюцинация. И слезы теперь совсем было не унять. Это было одновременно и тепло, и больно, и радостно, и очень грустно. Зачем же ты её оставил, а потом вот так, вспомнив внезапно, стал покрывать лицо поцелуями? Рине не винила, возможно, она понимала, что если уж встретятся, то встретятся, но вот сейчас… сейчас ей хотелось надавать ему по щекам, брыкаться в его руках, кричать о том, что нельзя её так бросать, что нельзя так поступать с её солнцем. Это же ужасно, когда его отнимают. Но нет, сидела, даже почти перестала говорить, лишь чувствуя тёплые прикосновения. Как жаль, что дыхание у неё хриплое, такое грубое. Как грустно, что ей страшно говорить, от чего она так бледна, сера, что так всё глупо случилось.
Как мило было, когда он сказал ей про шапку, она снова почувствовала дикое, безудержное желание рыдать, плакать, обнимать его за шею, пока её уматывают в тёплый шарф.
- Кто бы про шапку говорил, - она достала свою ладонь из варежки, холод уколол кожу, но женщина всё равно разлохматила всё такие же мягкие волосы, пушистые. Какой же ты замечательный. – Мне всё равно куда, - она сглотнула мороз, что врезался в горло, разлился по телу, пронзил мурашками. – Главное, что буду с тобой, - и крепко-крепко прижалась, зарываясь холодным носом в чужую одежду. А потом, потом её словно прорвало и слова сами посыпались градом, и не остановиться было, как пулю, что вылетела, не поймать голыми руками. – Я не боюсь заболеть, совсем не боюсь, - голос её снова надломился, - я уже так давно больна. Так глупо, правда? Я так давно больна… - «знаешь, кем я больна, мой милый Жан? Ты знаешь?» - эти слова она произнести не могла, не могла повесить на него ещё большую вину. Ведь наверняка её вид сейчас его терзает, а она не могла позволить ему мучиться ещё больше. Совсем, совсем не нужно это всё. – Но теперь у меня есть… есть моё лекарство… как хорошо, что ты у меня снова есть, - и исступленные рыдания, которые она совсем не может остановить. Как глупо, как нелепо, а она плачет и плачет, совсем, как маленький ребёнок. И теперь точно уверена, что плачет она от счастья: и всё равно было, куда они сейчас пойдут, больше ей хотелось обнимать его, тёплого. – Пойдём… туда, где нет людей, - тихо промямлила Рине, поднимая глаза, а потом снова пряча лицо, как испуганный ребёнок, который первый раз видит что-то шумное, но совсем не страшное. Это, как смущение, но больше испуг. И ей даже захотелось дрожать – от того, что её сейчас отпустят или скажут что-то взрослое и серьёзное. Она больше не хотела взрослого, ей за два года хватило этих страшных взрослых. Потому что она, худая, на его руках чувствует себя такой… маленькой? Это так здорово, так здорово.
- Милый Жан, мне так много хотелось бы тебе рассказать, - под нос бормотала Рине, вытирая лицо шерстяными варежками. – Но так многого тебе совсем не нужно слышать, - и снова трёт глаза, снова мучает кожу, а потом пытается свернуться клубком, поджав ноги, потому что резко захотелось стать ещё меньше. Мир большой, она маленькая, Жан такой тёплый, ей его так хватает. И ничего не нужно. Никого не нужно. У всех есть те, кто греет им сердца… они греются о них, о ней забыли… а она своего тёплого, лучистого ребёнка успела потерять, но вот сегодня снова нашла. И было бы так здорово, если бы он не отпускал её, держал бы её. Всегда-всегда. – Ты же будешь со мной всегда теперь? Ты же не бросишь меня? Опять? – такие детские вопросы, но так хотелось слышать на них ответ: она уже знала, что он скажет, но так хотелось слышать его голос… говори, говори. А она будет слушать, а потом, наверное, совсем перестанет плакать. Ты же её лекарство.