- Рине мне уже давно сказала, - в три укуса уплетая действительно восхитительные булочки, ответил Майк. – И я уже давно согласился, - он ещё раз кивнул, словно бы подтверждая свои слова, а потом, как-то совсем невзначай положил ладонь ей на талию. Но если для кого-то эти жесты были сами собой разумеющимися, то для детей (и самого главного курносого ребёнка), это стало главным намёком на… да, на ту самую детскую дразнилку. Такое количество пальцев и единогласных кликов взметнулось под самый потолок, а потом их снова смела волна.  Теперь Нана была окружена мальчишками, которые галантно давали ей свои маленькие ладошки, а девочки настоятельно прыгали на «женихе», используя его пузо вместо батута. И только одна девочка отметила одну важную-важную, как ей казалось вещь.
- Вот невеста у нас класивая, - судя по картавости, это была та самая девочка-умница, что настоятельно поправляла его «спиногрызов» на цветы. – А жених какой-то лохматый,  - и ему на голову с силой натянули тесный детский ободок. Лицо Рине, которое мгновенно раскраснелось от непрерывного смеха, нужно было видеть. Вот уж кто пользовался ситуацией и ржал так, что стены тряслись. Мужчине даже стало несколько обидно, но вспоминая, что завтра будет утренник, он ухмылялся, чуя, что отыграется.
Но оставшаяся смена, до самого обеда и тихого часа, прошла просто восхитительно: он никогда так долго не находился в обществе детей, давно не был так близок Нане и он безумно восхитился Рине, которая с детьми управлялась с таким мастерством, словно была заправской мамой. Даже забыл о том, что был безумно голоден и день начинался с лёгкой тоски – теперь ей точно не было места в его жизни.
А вечером он заскочил к Рине за двумя костюмами: один для Эрвина, другой для себя, обещая, что завтра они ни на секунду не опоздают, да ещё и подарки детям возьмут.

Для многих водителей этот день закончится, как самая большая психологическая травма: не каждый день мимо них на сумасшедшей скорости, с шариками наполненными гелием, проносится спортивный мотоцикл, чьи пассажиры – герои диснеевской мультипликации. А в точности, Винни-Пух, который с сосредоточением сжимал руль, и Кролик, который смертельной хваткой вцепился в жёлтое пузо медведя. И у самого детского садика этот грязно-жёлтый заяц просто свалился на асфальт, уволакивая за собой целую гору шариков, ругаясь на чём свет стоит.
- И куда ты так гонишь каждый раз, Майк? – со стонами и страданиями шипел Смит, с трудом поднимаясь на ноги и поправляя голову зайца.
- Предпочитаю приезжать за 15 минут до выступления, а не за пару секунд, - и уши Кролика были натянуты к низу. – И сегодня я для тебя Винни-Пух, мисьё Кролик.
- Почему я согласился на это? – чуть ли не с плаксивостью спросил блондин. Ему в жарком и душном костюме было даже хуже, чем самому Закариасу – он к жаре в офисе привык, а к тесноте тем более. По жизни, как говорится. Да и экипировка у него не лёгкая в плане погодных условий и после долгой езды он зажаривается ничем не хуже.
- Рине очень трудно отказать, - хохотнул Майк, присев на корточки и помахав какому-то мелкому парнише. – И перестань глазеть по сторонам. Работай, братец Кролик.
Его друг ещё раз со страданиями вздохнул и поплёлся в детский сад, тоже махая лапкой детям, в другой держа воздушные шарики.
У входа в зал их встретила огромная розовая хрюшка:
- Почему так долго? Вы могли приехать раньше! – приятный женский голос недовольно донёсся из-под не менее тяжёлой и жаркой маски крайне радостного поросёнка. – Ох, это шарики? Как замечательно! – и теперь она хлопнула в огромные тканевые ладоши.
- А где Нана? – с недовольством вопросил огромный жёлтый медведь, поправляя свою жёлтую кофту.
- Появится на самом представлении, - Пятачок помотал пальцем, а потом выпихнул их обоих в огромное помещение. Дети заорали мгновенно, разнося этот ор по всему залу. Эрвин опустил заячьи уши, как бы намекая, что ему здесь ловить нечего и его к такому жизнь не готовила. Но уйти далеко не успел. Бесконечно добрый голос Рине пронзил зал следом за воплями детей.
- Здравствуйте, дети! А знаете, кто к вам сегодня пришёл? – она нарочито пикслявила, но даже писк у неё был приятный. – Лучший друг всех детей – Винни! Винни и его друзья пришли к вам на утренник в этот жаркий-жаркий день! – она так жестикулировала в этом костюме, можно было подумать, что даже стеснений не испытывает. И не жарко ей совсем.
- Дети, - в этот раз вступил Майк, втаскивая с собой упирающегося кролика. – Стряслась беда. Вы же знаете, что день хорош, только если хотя бы один бочонок мёда, - ему даже пришлось вздохнуть и этот вздох повторили дети следом, как бы очень сочувствуя. – Но мой мёд куда-то пропал. Весь, до последней крохи. Вы можете его мне найти?
Конечно, ответ был единогласно положительным.
- А кто ещё нам поможет? – пропищала Рине со своего места, снова подпрыгивая и хлопая в ладоши, оббегая Майка, и прыгая теперь рядом с ним.
- Пятачо-о-о-ок! – дети указали ладошками на хрюшку, улыбаясь ей, как и она улыбалась им.
Только вот кролик молчал и упрямился, Смит не разделял всеобщего восторга. Пришлось с размаху хлопнуть его по спине, с ужасом говоря, что на нём сидела страшная крокозябра. Зато под его ладонью он почувствовал, как по спине Эрвина прошла дрожь и он сразу же бодро и весело, как это мог делал занудный и ворчливый кролик, пропел.
- А кто ещё? – это звучало даже красиво. Потому что старался.
- Кро-о-о-олик! – дети радостно махали зайцу, заяц радостно махал им.
- А кто ещё должен нам помочь? Самый весёлый друг? – уже хором говорили звери, чуть ли не обнимаясь.
- ТИГРА-А-А-А! – взревел зал. И вот теперь был выход Наны. Все в предвкушении уставились на двери зала.
- Ну давай же, - зло послышалось из под маски Пяточка. А из под маски Кролика послышался ехидный смех, намекающий, что он не один не в восторге от костюма. За что был оттянут за хвост.

Но Тигра не заставил себя ждать. Что же, когда все четыре персонажа были в сборе, началось, наконец, настоящее представление – различные конкурсы, раздача тех самых шариков и море детских радостных улыбок и визгов. С другой стороны грёбанная жара в душном костюме, вечно тихо ворчащий Кролик, который после первого «дружеского» хлопка стал от Винни шарахаться, напоминая, что он пока ещё хочет быть живым и больше «пауков убивать» на нём не нужно. Всё-таки кости дороже, а рука у Майка, как у медведя. Такая же тяжёлая.
Под конец представления Смит мужчину достал окончательно, но это не помешало  получить истинное удовольствие от самого процесса «зажигания» улыбок на лицах их маленьких зрителей. И сердце просто пело и трепетало от восторга! Ах, как хорошо сыграла Рине, которая буквально полностью погрузилась в эту атмосферу праздничного утренника, как мило рычала Нана, прыгая вокруг, как заведённая. Как это было мило и волшебно, просто словами не передать.
Конечно, в отличие от дам, им с душем не так повезло – в детских садах души на такие огромные туши не рассчитаны. Только вот если русый мужчина как-то не жаловался на сауну в костюме, то Эрвина, буквально он снял маску Кролика, понесло и не затыкало в течение достаточно долго времени.
- Чтобы я ещё раз… ещё ра-а-аз, - у него буквально таки заплетался язык, а сам он старательно укладывал волосы, весь взмыленный, злобный, фырчащий и недовольный. – Слышишь, Майк?
- Чего мне-то говоришь? Не я тебя заставлял, - зеленоглазый мужчина лишь развёл руками в сторону, стараясь пропускать половину ругани мимо ушей, да перетаптываясь с места на место, словно бы ожидая чего-то. Ну, или кого-то.
И эти кто-то так неожиданно появились. Майк даже не сразу успел сообразить, а вон, на лице Смита появляется новое испепеляющее выражение лица, тонко намекающее, что если его ещё раз схватят за щёку, он откусит Нане все пальцы, выбьет все зубы и похоронит её заживо прямо здесь, в детском саду.
- Зайцем? – только и смог выдохнуть блондин, в очередной раз тяжко вздыхая, а потом… резко успокаиваясь, возвращая на своё лицо заинтересованность и некое напущенное равнодушие. – Спасибо, Тигр-р-р-ра.
- Замечательно сыграла, - в ответ на жест блондинки, Майк также поднял два пальца, улыбаясь и несколько щурясь. И вроде он залип, а тут Рине с внезапным потоком своего восторга, буквально прыгающая на месте, хлопающая в ладоши и не перестающая нахваливать всех подряд. И Бог весть сколько она там говорила, но говорила долго, потом посмотрела на них с некой паузой и улыбкой и, хихикнув, как ученица начальных классов, отмазалась на дела в садике и убежала, слегка подпрыгивая при ходьбе.
А сам Закариас замечал это лишь краем глаза, всё это время смотря на Нану. И она вот тоже на него смотрят. И ни его, ни её видимо совсем не смущало, что они так, без капли застенчивости, друг друга разглядывают, видимо, силясь что-то сказать. По крайней мере в голове у Майка слова были, но вот высказать их вслух никак не получалось, от чего он ещё сильнее погружался в своё молчание и улыбание. Уже щёки начинали болеть, а он всё улыбался и думал о том, что стоит досказать. И досказал бы, если бы не ещё одна навязчивая блондинистая голова, смотрящая на них со стороны с некой оценкой происходящего. И ни капли не смущался тому, что это не совсем этично, в его понимании, кстати.
Но тут бодрые шаги, и слышен лукавый шёпот Рине, а потом заинтересованный возглас Эрвина.
- Эрвин, ты не стой, пойди, помоги мне, а то костюмы тяжёлые такие, ужасть, - и она, схватив его за руку, потащила на себя. А тот нехотя переставлял ногами, всё не отрывая взгляда, а потом, всё же, пошёл своими силами, добавляя.
- С тебя чай и что-нибудь перекусить.
- Ой, да я тебя и разговор уважу, только пошли отсюда быстрее.
И теперь они уже вдвоём скрылись за дверями садика, а сам Майк остался ловить ртом мух, силясь что-то сказать. И сказал же, не сразу, конечно, но сказал.
- Может пройдёмся? – это всё, что он мог предложить. Просто показалось, что если он будет переставлять ногами по какой-нибудь дорожке мимо каких-нибудь растений, то, безусловно, ему будет легче связать пару слов меж собой. Пару очень-очень важных слов.

Когда она схватила его за руку, у него чуть сердце не выскочило. Даже захотелось рассмеяться, только вот горло внезапно перехватило от неожиданной нехватки воздуха. Глупости какие, ну просто подростковая, детская глупость и ветер в голове: но далеко не из-за того, что хочется свободы или прочей глупой лабуды, о которой он грезил раньше. Ох, нет. Хотелось только быть рядом. И на фоне этой листвы, она, с её голубыми глазами, которые были больше под стать зимнему небу, она казалась такой… солнечной? Безусловно. Таким колким лучиком, который проблёскивал сквозь листву, тянул его, звал за собой. Как солнечный зайчик: такой же пшенично жёлтый, такой же… лёгкий? Конечно лёгкий. Перепрыгивающий с листа на лист.
И снова эти глупости: как хотелось, прогулка по парку, а пальцы сплелись. Он так задумался и так ушёл в себя, всё думая, что скажет, что совсем забыл о том, что руку-то нужно отпустить. И лишь крепче сжимал, словно немного боясь, что внезапно эта хрупкая ладонь пропадёт. Испарится. А в голове туча мыслей, как беспощадный рой пчёл. Жалят прямиком в мозг, жгучей болью, неприятной. А потом покалывание. Как если бы сотня мыслей, мёдом, капала на язык. И каждую хотелось сказать.
Сказать о том, что она, Нана, удивительно красива. С этими непослушными короткими локонами, с этими глазами, где у переносицы залегли лёгкие морщины, с этой редкой, но такой очаровательной улыбкой. С этой её походкой, пусть совсем не женственной, зато такой… летящей? Мужчине банально не хватает слов. Вдохов и выдохов. Всего не хватает. Даже этого парка.
И остаётся только отдёрнуть её за руку, резко остановив, понимая, что если есть шанс, то им нужно воспользоваться. Хватит ходить вокруг да около, ведь всё для себя всё равно решил. Давно решил.
- Послушай, - он начинал каждый свой диалог так, каждую свою фразу. Если бы без этого «слушай» она бы его ни за что не услышала. Заглянул в её глаза, снова заглянул, потерялся в них, как в каком-то синеватом тумане. Майк брал её за плечи, аккуратно, слегка притягивая к себе, но не так близко. Просто, чтобы она смогла его расслышать: он не мог говорить во весь голос. Ему ведь не хватало дыхания. – В это воскресение… я знаю одно кафе… оно замечательное. Я хочу… нет, я думаю, что было бы здорово… нет, даже восхитительно, если бы ты пришла… я должен тебе кое-что сказать. Это так важно, - говорил, путаясь в собственных мыслях, не пойми от чего волнуясь и буквально сходя с ума. Глупости какие.
А потом резкое осознание, что он сделал, потом смущение, потом глупая улыбка, скорые слова о том, что он будет ждать, и вообще, чтобы в голову она не брала и что ему пора. Дела, работа, внеплановый звонок, а вообще у него заболела тётя по троюродной линии его дедушки. И позорное бегство прямо из парка. И только отбежав метров на десять,  он развернулся, смог, наконец, вздохнуть и прокричал:
- Но ты приди! Я буду ждать! В это воскресение! – и снова убежал.
Не сказать, что в этот день от его езды не шугались прохожие и несчастные водители. Они так дёргались слыша полный радости крик и следующий за ним визг шин и рёв мотора. Такая вот радость.
И радость эта стойко держалась до самого вечера, пока он не понял одну маленькую вещь: не сказал ни названия кафе, ни его адреса. Пришлось копаться в поисках своего почти севшего мобильного, набирать глупую смс-ку и приписывать к ней не менее глупый смайлик. Забавный такой нос.  А потом, от навалившегося облегчения и чувства выполненного долга, рухнул в кровать. И сразу как-то забылся сном.
Только вот следующее утро для него началось воем телефонной трубки, ругающейся на чём свет стоит начальницы отдела, орущей, что так вышло, что ехать  нужно срочно: босс не ждёт, сделка сорвётся, а почему именно он, ответ был прост до офигевания:
- Больше некого! Итак уже пять человек отказались, - в трубку буквально рычали. Пришлось на скорую руку собирать вещи, в суматохе набирая номер Эрвина. Если Майку и суждено куда-то пропасть, то все первым делом спросят у этого блондинистого всезнайки. Но ответом ему были напряжённые гудки и приятный голос робота-автоответчика.
- Здравствуйте, Вы позвонили Эрвину Смиту, но, к сожалению, его на данный момент нет дома или же он занят чем-то более увлекательным, чем диалог с Вами. Но Вы можете оставить своё сообщение после сигнала.
И пришлось же оставить, задыхаясь в эту самую трубку, торопясь, настоятельно прося передать о его уезде Нане и Глэдис. Но Нанабе в первую очередь. И оставалось только надеяться, что Смит сделает это. А ведь до встречи в кафе оставалось всего два грёбанных дня. Чёрт.

А спустя месяц в дверном замке опустевшей квартиры снова повернулся ключ. Майк вломился в квартиру и первым делом поставил севший телефон на зарядку. Так уж вышло, что этот грёбанный провод он оставил дома. Их всех вещей, что он мог забыть, он забыл именно зарядное устройство. Взял всё, его забыл. Месяц командировочных выдался настолько сумбурным и дотошным, что у него не нашлось даже сил на распаковку чемодана, просто рухнул на маленький диван и отрубился.
Знаете, кто разбудил его утром? Бабушка. Бабушка, которая истерично рыдала в трубку, пытаясь понять, куда пропал её единственный родственник на месяц, не оставив ни одной весточки. И Майк, сонный, лохматый, измученный, в одних труселях и халате нараспашку, расхаживал по квартире, устало поясняя все свои действия.
- Нет, я не пропал, - он наливал в чашку кофе, кидая пару кубиков сахара. – Нет, я оставлял сообщение… да, я оставлял его Смиту. Нет, я не виноват в том, что он не проверяет автоответчик. Нет, я не знал… да, конечно, я сделал глупость… да, мне очень стыдно. Но ты же знаешь, что я ничего не мог сделать… да, я не мог отказать… не говори чепухи, я не делал этого специально, - он ходил по всей квартире, нашёл в прихожей купленный вчера букет акации серебристой, увязанной красивой жемчужной лентой. – Нет, нет, конечно нет, - а  потом звонок в дверь, и он просто не мог не открыть, ему было абсолютно плевать, как он выглядит, хотелось только закончить один разговор, а потом разобраться с пришедшими. Дверь открыл, пошёл на кухню, запихнул букет в вазу, чтобы не увял, а сам продолжил устало мямлить в трубку. – Нет, конечно, я тебя люблю. Да, я приеду к тебе на этой неделе. Нет, я не забыл. Конечно, я куплю, всё, что ты пожелаешь. И не плачь больше, умоляю, я же не переношу этого, - усталый вздох, обернулся назад. Ага, сейчас ему надают по лицу и устроят ещё одну истерику даже до того, как он всё объяснит. – Да, ты самый дорогой человек для меня и я тебя люблю. А теперь хватит рыдать. Успокойся и не нервничай, тебе же нельзя. Да, я больше так не буду и буду звонить тебе сразу. Прости, но я же тоже не ребёнок, - барабанная дробь по столу. – Да, я тебя тоже целую. Да, передам. Хорошо, ему я передам «леща», - а потом всё-таки повесил трубку, устало вздыхая. – Ох, женщины. Ну, хотя бы с Глэдис разобрался, - почесал затылок, а  потом шустро переместился к Рине и Нанабе. Обе испепеляли взглядом, но вот, что будет дальше, известно было только этим двум девушкам. Почему? Потому что шатенка грозно потопала ногами, а потом, пофырчав, сказала Нане : «Он твой». И ушла, хлопнув дверью, громко топая по лестнице.
- Эм… ну… Привет? – и кривая, виноватая улыбочка.

Конечно, он знал, что она будет кричать, что будет снова рыдать. А он снова будет стоять перед ней, провинившийся, повесивший голову, терпеть, когда её кулаки будут барабанить по груди, когда отвесят пощёчину. Проглотит всё до последнего слова, просто ожидая, когда неожиданный водопад слов окончится и он, наконец, сможет всё спокойно ей объяснить. И куда пропал, и что не хотел так поступать, и что совсем не так плохо, как она думает. И что ему действительно некуда было деться, разве что остаться с голой задницей без работы, но это же не вариант.
И перебивать её, всю на эмоциях, тоже не вариант: вот и стоит, как провинившееся животное, чувствуя глубокое, непередаваемое душевное терзание. А в глубине души был тёплый укол, что зря боится, от него всё же не убегут, когда он скажет… просто скажет то, что собирался сказать ещё месяц назад. И как только сможет всё наладить, а он уверен, что это случится, то он лично настучит Смиту по голове: сейчас виноватым был этот хитрожопый ублюдок. По мнению Майка, конечно.
Больно, безусловно, было больно смотреть, как Нана истерзала из-за него себя за этот месяц: словно бы опять высохла, стала тоненькой веточкой, трясущейся от легчайшего порыва ветра. Дрожащей, с усталостью и непониманием во взгляде. Ох, успокойся, только успокойся и он всё тебе расскажет, пояснит, разложит по полочкам. Только перестань так на него ругаться, ему же тоже холодно от всех твоих слов. Но желания, как известно, стоит загадывать с осторожностью: как результат, пылкая речь оборвалась вместе со слезами и девушка буквально рухнула в обморок. И как мужчина успел её подхватить до того, как она приложится головой об угол?
Почему-то сейчас вспомнились тот двухмесячный случай с алкоголем: только тогда блондинка хоть как-то была дееспособна. Также бережно укладывать в постель, предварительно переодев в старый добрый халат. Открыл окна, на лоб возложил прохладное полотенце, подоткнул подушки под ноги. В общем, по всем правилам первой помощи. И только потом, пока голубоглазое чудо не пришло в сознание, смотался на кухню за злосчастным букетом, поставил на тумбочку и всё же присел рядом на табуретку, сложив руки на коленях и всматриваясь в бессознательную женщину.
Господи, как же у неё много от него мороки, как он перед ней виноват. И не в первый раз, далеко не в первый же! Каждый раз ей приходится из-за него мучиться, страдать. Даже в школе большинство проблем Наны – небольшие косяки Майка. Так было с её волосами, так было с его тугодумностью, с его алкоголем, с его дрянным другом. Не сказать, что это грело и как-то утешало – осознание того, что, в общем-то, его любят, но любить-то и особо не за что. Да и заставлять теперь уже любимого человека постоянно из-за себя мучиться… какая-то слишком страшная участь для самого мужчины, которому от таких дум становилось слишком гадко на душе.
За день он довёл до слёз двух дорогих женщин, получил осуждающий взгляд от третьей, пусть и не такой родной. И, наверняка, Эрвин тоже соизволит позвонить ему, сказав, что он, Закариас, полный кретин и в следующий раз стоит предупреждать, ведь «Нанаба извелась, пока искала тебя. Между прочим, ты мог бы предупредить меня». Да, таковыми будут его слова. А потом будет бескрайнее, неподдельное удивление, буквально секундное, когда ему скажут, что оставляли сообщение на автоответчик. А потом он сам будет извиняться, но извиняться не словами, как делают это люди, и даже не поступками. Откупится достаточно виноватой улыбкой, пообещав, что больше так не будет. И ведь простят засранца, а на него ещё долго будут обижаться, считая самым главным затейником этой истории.
Лёгкий ветерок наполнял комнату, дёргал лёгкие цветы акации, с ним вроде и дышалось легче.
- Нужно было нашатырь купить, - с задумчивости пробормотал Майк. Это бы ускорило пробуждение, а заодно был бы неплохой запас в домашней аптеке, в которой-то, в принципе, окромя бинта, перекиси, да таблеток обезболивающего ничего не было. Зачем? Мужчина болел слишком редко, да и в случае болезни, сюда приезжала озабоченная его состоянием семидесятилетняя женщина, слишком бодрая для своих лет.
Но вот, белые ресницы дрогнули, глаза Нана открыла. И Майк, даже не став дожидаться, когда она приоткроет рот хоть для каких-то слов, вывалил на неё целый поток слов.
- Не вздумай меня сейчас перебивать и дай всё объяснить, пожалуйста, - он скрестил пальцы на руках, вздыхая. – Во-первых, я не пропадал. Я был в командировке. Я оставлял сообщение на автоответчик Эрвину, но можешь угадать, кто не подумал его проверять, - Майк поморщился, но продолжил. – Во-вторых, если бы ты хоть на мгновение успокоилась, да, я сейчас тебе говорю о том, что если бы ты дала вставить мне слово, тебе бы не пришлось падать в обморок, - затем указал на вазу. – В-третьих, вот этот замечательный букет, как бы это сейчас было не в тему, для тебя. Почему? Это четвёртая причина, которую я не смог сказать тебе месяц назад, - холодные пальцы женщины снова оказались в его тёплых ладонях, а ему оставалось только легко поцеловать самые их кончики, буквально на одном дыхании произнося слова. – Я целый месяц ждал, мучился, надеялся, что всё будет более тихо… спокойно. Я не люблю скандалы и тем более знал, что ты снова будешь меня обвинять во всём подряд. Не без оснований, я понимаю, - а потом, за эту самую руку, притянул Нану к себе, обнимая, выдыхая в плечо, с какой-то чисто собачьей дрожью. – Я люблю тебя, Нанаба. Вот так вот просто, последние пять лет, но топтался на месте, - лёгкий поцелуй в щёку, а потом разжал свои руки, отпуская блондинку и готовясь ко всему подряд: и к очередному потоку слёз, и к злобе, за то что молчал, и к очередному удару по щеке, чтобы она вновь вспыхнула и заколола. В общем, ко всему. Главное, что после слов внезапно всё так оборвалось. Но это ощущение не было каким-то пустым, нет. Оно словно бы… отпустило? Да, словно бы вышло то, что слишком долго томилось в глубине души. – И в тот злосчастный день я должен был тебе это сказать. Но не успел. Говорю сейчас. И готов говорить это до конца своих дней, - словно бы для себя, с твёрдой уверенностью добавил Майк, смотря в глаза девушке. – Я люблю тебя, - а потом кивок, мол, всё, теперь ваша очередь говорить. Если найдутся силы сказать хоть что-то.

А объятья у неё крепкие, сразу такие родные, даже ближе обычного. Сразу так хочется снова гладить короткие взъерошенные волосы, прижимая крепче к себе, ощущая, как мокрые-мокрые слёзы оставляют след на её, да теперь, от этих обниманий, и на его коже. Во взаимности он почему-то совсем не сомневался, даже был уверен в ней. Но услышать  эти слова из её уст было так бесценно. А на извинения было немного всё равно… почему?
- Было бы за что, - тихо бормотание, вместе с нежными поцелуями снова в щёку, потом в оба глаза, в лоб, в нос. – Лучше утри слёзы, - потому что не очень он эту солёную жидкость любил. Да и что уж, слёзы они иногда такие едкие, противные, как кислота, что выливают на душу. Конечно, сейчас от них не было так холодно и мурашки не брали за душу, но, тем не менее, слёзы эти были… нежеланны? Скорее несколько пугали. – Знаешь, Нана, а ведь у нас теперь так много времени… - некоторая пауза, чтобы правильнее подобрать мысли. Всё-таки красиво изъясняться он не умеет. – Чтобы наверстать, - в задумчивости добавил сначала одно, потом, ещё пару секунд подумав, и другое. – Упущенное? – наверное так. А потом, понимая, как глупо звучала эта фраза, рассмеялся, слегка фыркая с самого себя, понимая, что ничего нелепее в такой трогательный момент он произнести просто не мог.
Интересно, как многое она хотела бы ему сказать, рассказать? А сколько у него всего для неё накопилось? И вот, сказав, что времени много, потом, почему-то, резко показалось, что времени на самом деле совсем нет. Что они упустили, в частности он, так много, что теперь ни за что не узнать и не рассказать всё то, что было утеряно годами ранее. А сейчас каждые часы и минуты, вот точно в этой слепой радости и утешении, не хотелось её отпускать. Ни домой, ни на улицу. Вот сидеть, обнимать, гладить, целовать мокрые глаза и щёки, потом смеяться с собственной глупости. Внезапно, всего за пару мгновений, это показалось таким обыденным, самым обычным, словно бы они делали так каждый день. Майк так быстро привык к тому, что он её любит, а она любит его, что… полностью забыл обо всём? Да, как бы нелепо не было, но забыл.

И ведь действительно, дальше каждый день  был похож на предыдущий в своей нежности. И каждый раз, когда ей или ему приходилось уходить, делали они это нехотя. По крайней мере, Майка от Наны было не оторвать, словно был пришит к ней нитками. Через весь город рвался, ворчал, когда она задерживалась, но светился при её появлении. Но иногда просыпаться одному было слишком… неприятно? В такие моменты почему-то казалось всё сном, а это «казалось» не нравилось ему чуть менее чем полностью. И за то время, что они провели вместе он узнал достаточно много нового о человеке, которого, казалось бы, знал так бесконечно долго. Буквально каждое мгновение было сюрпризом, зато их хватило, чтобы узнать большинство вещей, вплоть до мелочей: сколько кубиков сахара в кофе или чай, любимую еду, музыку. И ведь всего этого не знал, представляете? Знал человека, был влюблён, но ничего, совсем ничего не знал. Как же глупо он себя ощущал, когда они начинали говорить о чём-то своём, ловя себя на мысли, что, чёрт возьми, они об этом говорят вообще в первый раз. Это было даже несколько смешно. Но поговорить всегда было о чём, посмеяться было от чего, и это, безусловно, было лучшим. Лучшим моментом, если вообще не лучшим из всех возможных вариантов его жизни.
И вот, в один из осенних, ноябрьских вечеров, когда уже стемнело, а они сидели на кухне и посёрповали чай… ну, Нана сёрпала чай, а Майк опять ограничился соком. Удивительно, как в его квартире с её приходом стал, наконец, кончаться этот бесконечный запас чая, купленного Эрвином для всего подряд. Он всё же решил задать этот терзающий вопрос. В конце концов, от него зависел его внутренний ревнивый кот, которому, например, не нравилось, когда его оставляли в любой из дней, в любой из часов. Конечно, работа и график часто мешали быть дольше с этой очаровательной женщиной, но тут уже против шефа не попрёшь. Только если подписать заявление об увольнении.
- Нана, может, будешь у меня жить? – с разгону, после долго молчания и простого любования своей блондинкой, вымолвил Закариас, слишком резко поставив стакан на стол. – Тебе бы не пришлось постоянно мотаться от меня домой или на работу самой, - усталый вздох. И как ей пояснить, что тут на самом деле больше его эгоизма? Она ведь может не понять, может снова разругаться, а ведь всё было так великолепно. И намекать совсем не хочется. Да и он был уверен, что для двоих здесь места достаточно и ей каждый раз уезжать… не нужно. Зачем? Незачем.

Понятно, значит, всё же, придётся говорить о своём эгоизме.
- Третьей попытки не будет? – заранее осведомился Майк, проводя пальцем по каёмке стакана, смотря прямо своей очаровательной любви в глаза. – Я не хочу отпускать тебя, - потом слишком резко вдохнул, почувствовал знакомый запах фиалок, позволил себе улыбнуться тепло, довольно, прикрывая глаза. – Даже на одну ночь, - «ты со мной каждый Божий день, но мне этого так мало, ты бы знала», - потом чуть усталый вздох. Трудно иногда пояснить, что хочется на самом деле, когда тебя распирает на поговорить очень и очень редко. Потому что говорится трудно, и словами ты умеешь обижать лучше, чем что-то преподносить. 
Но с другой стороны, хорошо ли упрашивать её съехать от матери? А если после этого между ними кошка пробежит? И тогда, получается, виноватым будет уже он. Не сказать, что он помнил Амалию действительно хорошо, но уверенность в том, что ей такое «прости, мам, я теперь буду жить с человеком, от которого страдала последние десять лет» не понравится совсем. И, может быть, если к Нанабе будут ну более тепло, то его, может быть, попытаются сжить со свету. Нет, конечно, это не факт, но чутьё подсказывало, что именно с той женщиной не стоит нарываться на скандалы. Да и он их не любил.
Вот молчать, обнимать, целовать в макушку, дарить цветы и приятные мелочи – сколько угодно, что угодно. Даже соглашаться готов со всем подряд, только без ссор. Потому что и оправдываться противно, а извиняться каждый раз… нелепо.
- Амалия будет против, – неожиданно даже для себя, с твёрдостью произнёс Майк, почему-то сверху почувствовал себя уставшим, и, встав с места и подойдя к Нане, сел перед ней на пол, взяв за руки, повернув к себе и потом положив голову на её колени. И снова выдыхая, с некой тоской. А ведь, по логике вещей, его только ждало более близкое знакомство с её матерью. В этот День Благодарения они с Наной условились пригласить своих безмерно заботливых женщин. У Наны – Амалия, у Майка – Глэдис. И ведь его бабушка к новости о празднике отнеслась достаточно скептично, напоминая, что ей вообще до американских традиций до лампы, но ради какого-то неведомого «сюрприза», она придёт. Потому что эта женщина сюрпризы любила, как никто. Приедет она утром, поможет Майку с готовкой, но перед этим час будет рыдать, как обычно. Сначала из-за одного, потом из-за другого, там и из-за ещё чего найдёт. В общем, будет много проблем, хлопот, всё время будут торопиться, спешить и возможно ничего не успеют.
Повернулся, уткнувшись носом в ноги, зажмурившись, снова выдыхая. Глупости какие. Сейчас нужно было думать о словах, только вот выходило это слишком туго. Ну что поделать, ну не умеет, ну не получается. Он за всю жизнь так мало с кем-то говорил. Эрвин исключение. Он вообще исключение из всех правил, которое вспоминается каждый раз, при каждом действии. Потому что это Смит – человек-идеал, человек-правило, которого можно ставить в пример всем. О том, каким нужно быть и, на самом-то деле, каким быть не нужно. Вот, например, сейчас.
Он подложил ладони под подбородок и посмотрел на блондинку исподлобья, виновато немного.
- Прости, - как нашкодивший кот, слегка нахмурился, но не по злому, скорее в какой-то щемящей грусти.

На слова о милой матери блондинки, Майк лишь скептически хмыкнул, как бы догадываясь, что она может, как может и когда может. Но оставил таки при себе, а то ещё обидное ляпнет. А это не хорошо, совсем не хорошо.
И как же он любил её руки на своих волосах, аккуратные, по-своему мягкие и нежные. Так и хотелось прикрыть глаза, внимательно слушая каждое слово, но тихо млея от этих приятных поглаживаний. И пол совсем не холодный, а под его тушей, так вообще казался ну… приятно холодящим. А пока голова лежала на коленях этой очаровательной женщины,  так вообще тёплым.
На самом деле, он столько всего хотел сказать ей. Как всегда, но получалось это плохо, оставались лишь цветы, которые нет, да нет, но покупал, каждый раз наблюдая за реакцией его любимого человека. За этими светлыми, почти прозрачными глазами, за такими же светлыми волосами, за каждым жестом, за каждым движением. За каждым новым запахом, который появлялся на её одежде, за каждой новой эмоцией на этом милом и родном, но несколько уставшем лице.
Конечно, он совсем не думал накручивать себя, скорее просто несколько переживал, но это прошло так же быстро, как были произнесены слова. Нет, он знал, что она согласится, но услышать их – бесценно. А для всего остального ему хватит и молчания.
- Это хорошо, да, - с неким нарастающим умиротворением произнёс Майк, а потом почувствовал некий прилив щекотящего чувства. Такое, знаете, как пузыри газировки, что поднимаются вверх, но быстро-быстро лопаются, не успев выйти. Глупость, вроде бы, но за этой щекоткой очень хотелось смеяться, щуриться и вести себя слишком лукаво и хитро, особенно по отношению к собственной плюшевой мягкости. А всё это из-за того поцелуя в макушку.
Мужчина поймал её тонкие запястья, слегка касаясь их губами, потом локтя, медленно, но поднимаясь с пола. Ну, а что, на нём же холодно. 
- А я знаю, где нам будет тепло, - с лукавством, чуть ли не смеясь, прошептал русый, целуя легко в шею, а потом за ухо. А потом заглянул в её глаза, ухмыляясь, немного лохматый, но лишь самую малость. И всё же рассмеялся, слегка мотая головой, в силах сказать лишь только то, что любит её, что она у него замечательная. В общем-то,  не для того, чтобы слова пропали в воздухе, а чтобы стало её теплее. Тепло – это здорово. Особенно, когда оно на двоих.

Амур, лямур, но недельная суматоха настигла их сразу же после этого разговора. Ну, что поделать, иначе вещи в мире работы и взрослости не делаются, а Майку с каждым часом было труднее дождаться того заветного окончания недели. В конце концов, ещё немного и не придётся греть постель только своей тушей, а можно будет, вставая раньше, заваривать две кружки кофе или чая, вместо привычной одной. И уходить вместе, запирая квартиру, не думая о том, что встреча состоится только на мгновение вечером. Это тоскливо. Было. Теперь-то всё будет несколько иначе: маленький такой лучик счастья.
Зато через неделю, как условились, нарыл грузовую машину, пригнал к дому и как-то с опаской поглядывал на нужные окна. И лишь надеялся, что вещи Наны из окна не полетят, шума лишнего не будет, а на него обиду не бросят: всё-таки портить надвигающийся праздник, отношения с её матерью, да и настроение тоже обгрызать не хотелось.
Разминаясь, потягиваясь и даже ощущая некоторую сонливость, он прохаживался взад и вперёд, поглядывая на небо, которое постепенно затягивалось серыми, пушистыми тучками. Обычно они проплывали мимо, не радуя мелким проливным дождём. Но всего можно было ждать от их капризного города, да ещё и в не менее капризную осень.

Всякое ожидание, как правило, оправдано. Всякое ожидание имеет своё логическое заключение – и вот, дождался его очарования, вылетающего из подъезда и накидывающееся на него в объятьях. Таких приятных и тёплых, что хотелось стоять в них вечно, целовать, обнимать. И пусть весь мир подождёт.
- Я думал, вещей будет достаточно. Начиная от всяких мелочей, заканчивая огромной любимой игрушкой, - мягкий поцелуй в самое ухо и неприятное ощущение, что за ним кто-то следит. Едкое такое, словно бы табун мурашек по спине, прошибающий до самого костного мозга. И когда его схватили за руку и потянули за собой, если уж честно, то пошёл он с большой неохотой, понимая, что его не очень-то ждут. И предчувствия его сбылись: не успел даже порога переступить, как в него вперился тяжёлый взгляд этой женщины, явно не разделяющей восторга своего дочери. Майк как-то слишком скуксился, да остался за порогом. Переступать его не хотелось совсем, как бы не тянуло желание. И ссору эту, словно бы показную, слушал он с непреодолимым желанием убежать куда подальше, заткнув уши и что-то напевая.
Мужчина даже был несколько рад, что от своей курицы-наседки он сбежал без меньшего шума: со слезами, но та его отпустила фактически сразу, понимая, что так нужно. Да и он явно не девушка, которую ждёт жизнь с ним, большим и, видимо, очень страшным.
И вопросы о том, что он может с Наной сделать, только навели его на несколько… кхм, интимные мысли, а потом заставили на лице нарисоваться такой едкой и наглой ухмылке, что взгляд у Амалии превратился из жгучего в испепеляющий.  Ну а что? Они давно уже не маленькие, а одна мадам, видимо, свою дочь считала слишком юной и неопытной. Даже смешно становилось. Только вот, когда эта худая блондинка разрыдалась, обнимая ребёнка, что был так против такой излишней опеки, он невольно отступил на шаг. Всё же ему было слишком неуютно с этой женщиной, от которой пахнет едкими цветочными духами, которая пахнет краской для волос, которая одета так траурно, словно провожает дочь не к человеку, которого она любит, а в последний путь. И это раздражало, это вызывало стойкое ощущение дискомфорта, страшное желание никогда больше не встречать эту женщину. Никогда-никогда не вдыхать этого приторного запаха духов, который, казалось бы, перебивал вообще все запахи этой квартиры.
Слова о валентинках его повеселили, даже несколько воспрял духом, понимая, что, может быть, сейчас всё будет несколько проще и они, вдоволь наобнимавшись, разойдутся по-хорошему, и никто проклинать его не будет, колдуя над фотографией.  Но шальная мысль о том, что если бы Нана всё же дарила Эрвину эти глупые открытки-сердечки в определённое время его жизни, то может он и не был бы таким чёрствым и бесчувственный существом.
Но Амалия оказалась действительно жестокой женщиной, посчитавшей, что, видимо, никакие слёзы Нанабу не переубедят и осталось лишь побыть… обиженной? Честно, Закариас не знал, как это назвать, понимая, что многого, уж слишком многого в женской душе и сердцах ему не понять: уж тем более с его мастерским умением молчать и не проникаться. И эта чисто женская драма волновала его… как-то опасно волновала – просто  очень не хотелось, чтобы очередь под раздачу материнских тумаков дошла и до него. Поэтому крики Наны он встретил с большей опаской, чем думал, поэтому, когда она скрылась за дверями, быстренько подобрал все её сумки, переступая за порог буквально одной ногой и быстро же возвращаясь обратно за дверь. Но, видимо, без тумаков и напутствий обойтись было никак нельзя и пришлось слушать.

Слушать, как он сразу понял, восхитительное мнение о своей чудесной персоне. Нет, он, конечно, знал, что Амалия о нём мнения самого худшего, но чтобы настолько. Всё очень плохо. И значит порог всё же придётся переступить, рот раскрыть и пояснить, что он не такое уж и редкостное говно, коим его считают. Ибо нечестно, ну право слово. И ведь перешагнул, прикрыл за собой дверь, глубоко вздохнул, понимая, что говорить спокойно и достаточно адекватно будет трудно: ну не понравилась ему эта женщина. Не понравилась окончательно и бесповоротно. От неё хочется сбежать, спрятаться, молчать, игнорировать, делать всё ей на зло, хамить, ухмыляться, устраивать провокации. Но с другой стороны – мать Наны. С родственниками и близкими людьми любимого человека – полным говном быть нельзя. Или ты хороший, или на тебя обижаются. Третьего, как правило, не дано. Ну, дано, конечно, но нужно быть изворотливым ублюдком, с чертовски обворожительным взглядом, походкой достаточно уверенной, улыбкой обезоруживающей и словами, что кажутся изящными комплиментами, если в них не вдумываться.
Сумки упали на пол. Ну, не то, чтобы упали. Были поставлены, но с некой медвежьей грациозностью. Лишь бы отделаться от них, и, наконец, пояснить одной плачущей брюнетке… что? Да всё подряд. Он даже не знал, с чего начать, а ведь высказать всё на свете хотелось очень и очень. Но, уж лучше коротко, но о главном.  К Амалии мужчина подошёл слишком резко и быстро, в очередной раз посмотрев куда-то вниз. Иногда быть действительно высоким напрягало, но что уж, не ему жаловаться.
- Амалия, - тихо, даже виновато начал Закариас, понимая, что или он спокоен до самого конца или сейчас сорвётся и скажет лишнего. А, даже не смотря на всё желание, этого делать не стоит. – Почему же Вы такого плохого мнения обо мне? – нелепый вопрос. Между прочим, Майк, это ты однажды устроил её дочери умопомрачительное путешествие в мир разбитых сердец. Причём дважды. В начале этого ваших милых отношений и в школьные времена. Так что неприязнь далеко не удивительна, стоило бы это упомянуть, но не суть. Не в этом же сейчас суть. – Но Вы же понимаете, что то было безумно давно, безумно глупо, - и поймал себя на мысли, что такие слова не говорят, осматривая человека сверху вниз, с жуткой болью в шее, которая затекает просто мгновенно. И нисколько не постеснялся упасть перед этой жестокой женщиной на колени, против воли схватив её за ладони, с аккуратными ногтями, совсем не такими, как у Наны. Слишком женскими, которым уделяют постоянное внимание. – Поймите, я действительно люблю её. У меня никогда рука не поднимется на Вашу дочь, - «к тому же, только последний урод ударит женщину. Но это так, не важно». Потом встал, отряхнул брюки, понял, что всё же не добавить немного дерзость он не может и вякнул, по всей видимости, самую большую глупость в своей жизни. Потому что эту глупость ему запомнят до конца дней его. – А если, что в принципе невозможно, такое произойдёт, я выпотрошу себя ещё до Вас, - а потом улыбка, скорее злая, чем виноватая. – И одобрения я Вашего не просил, - потом секундная пауза и одними губами добавил. – Аномалия моей жизни.
И, резко развернувшись, вернулся к сумкам с чемоданом, снова взвалил их на себя, цокая языком и мотая головой, интересуясь у Нанабы, ничего ли она не забыла. Но, видимо, его услышала не только блондинка, но и окончательно обалдевшая брюнетка, опорометью бросившаяся в комнату и вернувшаяся с каким-то уродливым белым медведем в руках. И слова о том, что это чей-то подарок, что она чуть не забыла эту дорогую вещь Майк выслушал безумно внимательно, так же, как внимательно поглощал эту игрушку взглядом, пока её впихивают в руки Наны. И самое страшное, как казалось Майку, что этот медведь не понравился ему сразу же: от запаха мужского одеколона до этого убого розового сердца на его пузе, с символичной надписью о великой любви. Его взгляд слишком надолго остановился на медведе, чтобы потом отвлечься от него, секундно посмотрев на Амалию, которая ухмылялась уж слишком зло. Понятно, не один он умеет портить все отношения на корню. Эта хитрая женщина тоже была достаточно коварна для того, чтобы подкинуть мёртвого скунса в его багажник, полный счастья. Ничего-ничего. Он ещё отыграется. Сразу после того, как избавиться от этой плюшевой мерзости.

А прошло две недели с гаком после того происшествия: не сказать, что Майка терзала совесть, что его как-то вообще волновала судьба взбаломошной женщины. Убитое настроение Наны, конечно, держалось прилично. Но в этом виноват был и сам Майк, который нет, да нет, но пытался дотянуться до этого мерзопакостного медведя. И что больше всего удивляло мужчину: Нанаба, которая при виде игрушки помрачнела, почему то ревностно не давала выкинуть её, сжечь, да и всячески надругаться. Конечно, после недели безуспешных попыток, мужчина это дело бросил, решив пока забыть о медведе и подумать о предстоящем празднике. Фееричным он находил именно то, что, в принципе, праздник его этот не волновал совсем, праздничной суматохи не вызывал, как и какого-то восторга. Не его корни, не ему интересно. Зато провести время с Глэдис и Наной было бы восхитительно. Они бы нашли общий язык, безусловно. К тому же, бабушка ещё не знает о том, что они вместе. Это станет для неё действительно приятным сюрпризом.
В тот четверг он проснулся раньше обычного, радуясь выходному дню: босс не был узурпатором и в день Благодарения никого пахать не заставлял. Закариас радовался просто тому, что времени для всяческих домашних дел больше, а значит и успеет он больше. Готовка, уборка, встретить пани Закариас, потом снова готовка, но уже с бодрой речью его дорогой женщины, обустраивающей стол. Она очень любила, когда всё красиво, очень любила хлопотать в квартире, но никогда не делала этого с каким-то рвением. Если её попросят сидеть, она будет сидеть, но крайне недовольно дуть свои губы, постоянно говоря о том, что вот так было бы сделать лучше, «но это, конечно же, чисто моё мнение».
А потом, пока он приводил себя в божеский вид, периодически заглядывая в комнату, где всё ещё сопела Нана, ему вспомнилось, какими милыми прозвищами наградила его вторая матерь. И  ведь одна блондинистая голова точно будет смеяться. Смеяться до колик, засучив ногами. И Глэдис будет вторить ей смехом. Майк даже поёжился, неловко задевая ногой ножку стола и, с великой мужественностью, подавил в себе весь тот мат, что рвался наружу. Просто уж сильно не хотелось будить сонное чудо, сопящее за тонкими картонными стенами американской квартиры.
- Что там… сладкий тыквенный пирог… индейка, - ворчание мужчины, который недовольно рассматривал список продуктов, собирая свою тушу в магазин. О, этот неловкий момент, когда ты покупаешь всё самое нужное, но самые житейские и простые вещи, типа сахара или масла, забываешь. И так всегда. Пришлось мотать в магазин, а он ведь не близко. А значит, после него нужно будет ловить Глэдис, которая очень быстро теряется в городской суматохе.
Бедная пожилая женщина: как же страшно, наверное, жить в мире, который так стремительно меняется. Ему, конечно, тоже немного странно видеть большинство перемен, но воспринимает он их намного спокойнее. Его не пугают подростки, на которых она смотрит с таким благоговейным трепетом, или же техника, которая с каждым днём устраивает новый скачок вперёд. Все эти газетные «утки» о концах света пугают пани Закариас до ужаса, каждый раз доводят до слёз и каждый раз приходится ей объяснять, что всё это глупости, просто попытка поднять тираж. Впрочем, у Майка это получается не так хорошо. Вы же понимаете, кто просто мастер объяснять всё подряд?
А ещё, а ещё, вы можете сразу же угадать, какой был первый вопрос о празднике: «Майк, а ты пригласишь Эрвина?» Ту летнюю обиду она простила ему быстро, Смиту не пришлось даже потеть. А что уж говорить о том, что этот педант стал ещё одним ребёнком для Глэдис. И ведь, что было крайне феерично, стал он им ещё при живых родителях. И как-то блондин не был против постоянных обниманий, словно бы ему их не хватало. Хотя, какое «словно». Их действительно не было.
До супермаркета он дошёл быстро, поражаясь тому, какая километровая очередь образовалась у кассы: вот всегда есть люди, которые покупают всё в последний момент, жалуются, что всё хорошее разобрали. Не думайте, что они раздражают, нет. Просто их присутствие иногда обременяло.
Из этого кромешного продуктового ада Майк вышел только спустя час, сетуя о потерянном времени. Как оказалось, теперь он снова ничего не успевал. Оставалось только надеяться, что Нана проснулась и решила сама убрать одну единственную комнату. Иначе ведь одна седая женщина точно бросится помогать. А ей нельзя: возраст уже не юный, далеко не юный. Не успел он дойти до остановки, как его окликнул слишком бодрый для 75-летней старушки голос. Майк обернулся, как-то рефлекторно скуксившись. На него летела Глэдис, уверенной, бодрой походкой. Только вот, дойдя до обожаемого внука, она буквально рухнула в его объятья, сразу же разрыдавшись:
- Ты представляешь, я приехала на целых полчаса раньше! Машины теперь такие быстрые, а ты живёшь так далеко. Думала с ума сойду в этой тряске, - она не говорила это с жалостью, нет. Просто с такой повседневной интонацией, которую трудно передать. Спокойно, иногда тихо и почти неслышно. Было удивительно отмечать, даже не зная толком своих родителей, но глядя на их фотографии, находить большую схожесть между собой и собственной бабулей.
Зато объятья у неё были стальные, да и сам Майк не стремился отпускать её, чуть ли не зарываясь носом в её толстый платок на плечах, вдыхая знакомый запах, но теперь ещё с запахом хризантем. Забавно было отмечать, что от него бойкой старушки совсем не пахло лекарствами. Забавно и очень радостно.
- Пойдём, у меня для тебя большой сюрприз, - он улыбнулся, отпустил наконец и, подхватив удивительно тяжёлую сумку женщины, указал головой куда-то вперёд. Глэдис лишь с любопытством посмотрела на Майка, лукаво улыбаясь.
Если так подумать, ей не дашь её 75, не скажешь, что она слишком стара и слишком некрасива. Вполне возможно, в свои далёкие 20 лет, она была безумно привлекательной женщиной. Майк же хорошо её помнил лишь лет с 10-ти, когда она уже была с этими лучистыми морщинами и странноватой одеждой. Безумно высокая женщина, которая могла спокойно, на ходу, положить своему внуку голову на плечо, что-то рассказывая. Не была она и стройной, как ссохшаяся ветвь, не была и полной, как эти безвозрастные женщины. Крупная? О, безусловно. Но в длинных юбках, в милой светлой рубашке и с тёплым платком на плечах в неё было всё же больше женственности, чем бывает в высоких, широкоплечих и горделивых женщин. И гордость эта выражалась в прямой спине, привитой воспитанием, какой-то сдержанностью в движениях и умением говорить только нужное. Нужное, в понятии самой Глэдис. Волосы она, в отличие от многих великовозрастных женщин, не красила, косметикой, как таковой, тоже старалась не пользоваться. Ей и без этого с этим лёгким загаром, вечной улыбкой и испуганным, почти оленьим взглядом, было просто замечательно.
Забавно было смотреть на прохожих, которые терялись в кряхтении и испуганном кашле, когда мимо проходила такая воистину гигантская парочка. Причём, Глэдис на них внимания не обращала совсем, разве что улыбаясь своими ореховыми глазами, улыбаясь с большим лукавством, чем оно бывает ей присуще.
У самых дверей, она так впилась в его руку своими пальцами, что Закариасу захотелось жалобно проскулить. Хватка у женщины была просто стальная, что уж говорить о том, что силу свою укрощать она так и не научилась, лишь больше пренебрегая необходимостью не калечить людей против их воли. Так уж вышло, что рука у неё была слишком тяжёлая для лёгкой пощёчины. В своё время у Майка в глазах темнело от ласковых подзатыльников.
Дверь открыл, бабушку пропустил вперёд, аккуратно придерживая её за плечи. А та сразу посмотрела на вещи в прихожей, сразу же улыбаясь и отмечая:
- А обувь-то женская, - она пальцем указала на кроссовки. – Кажется, я знаю о чём будет твой секрет, - а  дальше последовало любимое ей «хо-хо».
На звук открывающейся двери выплыла и Нана. Майк лишь цокнул языком в неком удовлетворении, но всё ещё придерживая Глэдис за плечи. Пани заваливалась на спину, хватаясь за пухлые губы и выдавливая из себя долгое «ох». А потом в слёзах, сбивая по пути все сумки, ринулась к Нанабе, сминая её в медвежьих объятьях, радостно говоря вообще всё, что есть в её голове на данный момент.
- О-о-о, я так счастлива! Наконец-то, наконец-то вы вместе, моя дорогая, - она гладила её короткие волосы, затискивая на месте и не давая вставить ни единого слова. – И, что более замечательно, ты так похорошела с возрастом, милая! Какие у тебя чудесные волосики, - она перескакивала с темы на тему, не окончив предыдущее предложение. – Береги этого олуха, он же такой дурак у меня, а ты умница, - и сразу же посыпался град поцелуев на лицо девушки. – Боже, Микуша, я так рада, - Глэдис, наконец, позволила блондинке вздохнуть полной грудью. – У меня наконец-то появилась невестка. Авось и до правнуков доживу, - она бодро хлопнула по бедру, а потом снова бросилась обнимать Нану.
А Майк только наблюдал, по-доброму ухмыляясь и понимая, что, в принципе, это знакомство удалось намного лучше. И главное, что вечер теперь уж точно не испортишь: перебить солнечное счастье его бабушки просто невозможно. Она кожу спустит с любого, кто посмеет усомниться в том, что день сегодня самый лучший. И её лучше не злить. Пусть сентиментальна излишне, плакать любит, но если её вывести, не постесняется обидчика покалечить. И под руку в такие моменты лучше не лезть.