Рашиди
- Папа, как это мило, - мысленно умилился Рашиди, а на деле скорчил кислую, сморщенную, как курагу морду, закатывая глаза и тяжко вздыхая. - У меня очень много просьб к тебе. Ты самый близкий и дорогой мне человек, Менетнашт. Мой любимый ученик и... - о как трудно ему было сказать это, - сын, - надо же, под старость лет совсем раскошелился на милости и доброту. Конечно, говорил он очень тихо: не потому что не было сил, а потому что рядом спал Синбад, а если бы он проснулся раньше времени это принесло бы несколько проблем. - Внемли же! - он положил свою свободную ладонь на плечо понурого юноши, вторая же была в плену у Синбада, который сжал её мёртвой хваткой и никак не хотел отпускать. Ну и ладно.
- Менетнашт, ещё с момента как ты ступил на борт, я знал, что судьба будет твоя нелегка и даже полна испытаний, - нравоучительно шептал Рашиди. Даже перед самой смертью он продолжал занудствовать. Казалось бы, он замолчит лишь в гробу, а на том свете всё равно все достанет своими учениями о жизни. - Этот наглый юнец, который сейчас оторвёт мне руку во сне, давно уже решил для себя, что не будет заниматься семейным делом, - и тут его интонация резко перескочила с нравоучительного наставления на некую заботливую, тёплую усталость. - Я уже давно знаю о том, что его душа жаждет не скучных посиделок с торговцами и купцами, а чего-то большего. Но он же безумец и авантюрист, погубит себя в первый же день. Менетнашт... ах, ладно уж, Джафар, проследи за ним, не давай ему совершать безрассудства, - честное слово, он сейчас чуть не расплакался, повспоминав былые времена, когда он был ещё молод, статен и только познакомился с Бэхремом. Золотые годы молодости египтянина теперь казались безумно далёкими. И, честно говоря, умирать Рашиди не боялся, он надеялся на смерть, ждал её, как ждут старого друга: он искренне верил, что где-то там встретит всех своих друзей, а здесь его и не держит ничего: всё, что нужно старик оставил.
И, как раз вспомнив о старинном друге, старый кот вспомнил и об ещё одной вещи, о которой он должен был рассказать Джафару давным давно, но никак не решался: уж больно старик боялся, что кто-то их подслушает.
- А вот теперь очень важное, мой ученик, - Рашиди нахмурился. - Отец Синбада оставил ему несметные богатства. И этот засранец, конечно же, знает об этом. Ты должен проследить, чтобы никто не узнал об этом и чтобы он обращался к этим богатствам только в крайнем случае, ибо слишком много золота развращает душу, - "хотя, не думаю, что
тому юнцу подобное грозит," - хмыкнул в довершение Рашиди. - На корабле две карты, обе описывают местонахождение. Первая спрятана на корабле, но только Синбад знает где, - "потому что только он бывал в том месте чаще, чем кто-либо", - вторая всегда с ним, - старик указал кивком головы на правую руку мужчины, сопящего рядом. На этой самой руке был золотой браслет, гладкий и без единой записи, но так сильно стягивающий руку, что казалось, будто он сросся с ним. - Удивляюсь, как его ещё шлюхи не умыкнули, - между делом отметил египтянин, но продолжил. - Если кто-то узнает о том, что это богатство есть, этому дураку грозит большая опасность, Джафар, - с каким же мучением старик произносил это имя, но зато знал, как это радует мальчишку и потому продолжал. - Он разбирается в людях, но доверчив, как овца. Пока нож в спину не всадят, ни за что не поверит, - старик выдохнул эти слова с горестью. Он-то знал, что Джафар эту головную боль не бросит, а душа его будет спокойна хотя бы на половину от этого. Но, тем не менее, никто не знал, не проболтается ли Джафар или сам Синбад когда-нибудь. И что будет тогда? Да и что будет впереди у этих двоих? В такие моменты старику совсем не хотелось отбывать в мир иной - сердце у него болело то ли от дурных предчувствий, то ли от того, что конец был близок.
- А теперь к делам, оставляя взрослого ребёнка с его проблемами, - Рашиди кашлянул, - после моего отхода в Загробный мир я бы хотел, чтобы вы отправились в Афины и передали Павлосу кое-какие бумаги. Он лежат в сундуке, - старик снова подумал о том, что слишком много он не успел, но, с другой стороны, был человек, который закончит это за него, а значит он может быть спокоен. Потом его голову посетили мысли о том, как там поживал старина Павлос. Когда пожилой египтянин последний раз встречался с ним, то Павлос поведал ему о том, что у него растёт замечательный сын, примерно одного возраста с Джафаром, такой умный и сообразительный, что душа радуется. И жену его Рашиди тоже давно не видел.
Он замолчал надолго, задумавшись о многих вещах. Сначала он думал о том, что всё же будет очень скучать по этим детям. Так скучать, что сейчас вот он погладил по голове спящего, от чего тот заворочался во сне. Тоскливо было ему осознавать, что видит он их последний раз, может быть эта встреча будет последней. Да и не знал Рашиди, можно ли это назвать "видеть". Перед глазами у него всё плыло, в горле пересыхало со страшной силой, а голову словно бы на части разрывал когтями сфинкс. Пожалуй, ему было отвратительно плохо, он не чувствовал ни ног, ни некоторых пальцев, тело было словно бы каменным и тяжёлым, но, с другой стороны, мысли были такими ясными и такими простыми, как то было только однажды...
Это было 65 лет назад, он того возраста, какой сейчас был у Синбада. Он был намного выше, чем Джафар, плечи его были шире, походка быстрая, но чванливая, а на людей он смотрел свысока. Его даже называли красивым по египетским меркам, единственное чего ему не хватало для полноты его очарования - это зелёных глаз, о которых мечтал каждый житель страны у берегов Нила.
В тот знойный день он и его отец прощались, стоя у берегов бесконечного голубого моря, обнимаясь крепко и обещаясь ещё увидеться. Менетнашт оставался в Египте, а Рашиди же ждало долгое путешествие длинною в жизнь: его ждала жизнь, о которой только можно было мечтать, но которой посвящать себя ему совсем не хотелось. Торговля казалась ему делом пусть и прибыльным, да семейным, но каким-то муторным и трудным. Ему бы хотелось писать труды, работать писарем при дворе или стать жрецом. Отдать себя науке, в конце концов. Так, например, ему была приятная идея стать филологом при Александрийском университете в Александрии, разбирая там старинные тексты, копаясь в рукописях и разговаривая целый день напролёт с учёными греческими мужьями.
Но нет, он должен взойти на борт дорого персидского судна, с которого на него с наглостью смотрел высоченный, коренастый перс. Путешествовать с персами казалось ему ещё более плохой идеей: терпеть он не мог этих засранцев, которые в жизни умели три вещи: стрелять из лука, кататься на лошадях и резать правду матку прям в лицо.
Только отпустили его тёплые отцовские руки, как сразу же прямо в губы впечатался пушистый бородатый персидкий поцелуй, говорящий о том, что на корабле ему рады, что они все равны и друзья на век. Рашиди тяжко вздохнул, смешивая с этим вздохом толику разочарования, прикрыл глаза, отводя взгляд в сторону и опуская уголки губ в недовольной гримасе, показывая своё превосходство над жалким смердом. Как он думал.
- Эка обезьянка, - честно и улыбчиво сообщили ему прямо в лицо. И Рашиди чуть не умер от такого сравнения.
- Да как ты смеешь! - сразу же заорал он. Ну, не совсем заорал. Скорее завизжал от негодования, громко топая ногами. - Какая я тебе обезьянка, необразованный чурбан!? - и аккуратная, но натруженная письмом рука влепила по наглой роже, извещая, что он пошёл обратно на землю бренную. Египтянин церемониально развернулся, но шагнуть обратно не рискнул - шагать было некуда. Только край борта и вода. Пришлось сделать вид, что всё так задумано - скрестить руки на груди и развернуть своё лицо в профиль, украдкой поглядывая на обидчика. Чтобы совесть проснулась.
Но у наглейшего почему-то совесть не то что не проснулась, он вообще ушёл заниматься своими делами! Навигатору только и оставалось что выпучить глаза и со страшным лицом уйти сидеть под мачтой, жалуясь громко на судьбу и надеясь, что найдётся тот, кто его пожалеет.
Рашиди закряхтелся, вспоминая тот момент из своей жизни: таким был глупым и темпераментным, но зато как высоко себя ценил и как его ценили окружающие. Да и времена были несколько другие. Да и он был другим. Сейчас даже рад, что не повёл себя как Синбад, не стал упрямиться и занялся торговлей. Она стала его второй жизнью и стольких людей он повстречал почти за век своей жизни.
Отец Синбада, Бэхрем, например. Этот мужчина внушал Рашиди такое уважение, которое и словами передать нельзя. Он был единственным, на кого старик смотрел с восхищением до такой степени, что глаза блестели от восторга. То, как он распоряжался чужими жизнями, как ответственно относился ко всему подряд и как не боялся говорить правду прямо в лицо. Как он был темпераментен, силён и какая воля была у него. В нём не было того, что есть в его сыне и было то, чего не было в Рашиди. Он знал себе цену, знал цену каждому человеку и как это любил в нём египтянин. Он не задавал лишних вопросов, но всегда знал, что у тебя на душе. Великолепный человек. Типичной персидской внешности, но крайне высокий, с щетиной на лице, которая после превратилась в бороду. Он никогда не улыбался, пряча за густой растительностью своего лица золотые зубы. Веки он чернил, носил шелка, но шелка свободные, без громоздких украшений. Красивый был человек.
Жена его, Юна. Как же любил с ней тявкаться Рашиди, как много лет они провели вместе в пути по земле. Как много нервных клеток она ему извела, как заела своими вечными упрёками в сторону его бесконечных жалоб. Она была дочерью рабов, сама беглая рабыня. Имя, которое дали ей при рождении она использовала вместо того рабского клейма, который дали ей хозяева. Она была несгибаема. В ней было что-то от неукротимых галльских племён, а вместе с тем и упёртость новой империи, тогда только развивавшейся в горной стране пастухов, как пожар охватывающей близлежащие земли, уводящая людей в рабство, но неся развитие. Со светлой кожей и россыпью веснушек, волосами цвета жжёной соломы и зелёными, пронзительными глазами, которые могли поставить на место даже самую властную женщину. У неё не было стати, не было манер, но её уважали все мужчины: а те, кто не хотел признавать её всё равно вскоре попадали под действие её чар. Не тех чар, что были утончёны и окружали каждую женщину, а грубые, неумелые чары её стойкого характера, за который её и назвали химерой - сильной, но опасной и непредсказуемой.
Павлос тоже был человеком ему дорогим. Таким, с которым ему бы хотелось остаться в этих Афинах, каждый день есть виноград и пить разбавленное вино. Образованный, умный грек всегда успокаивал горячий темперамент египтянина, заставляя больше слушать голову, чем пылкое сердце. И его мудрая жена, пусть и не из достойного её ума сословия. Они представляли из себя пару великолепную, умную, даже слишком. В них было то, что можно было бы назвать божественным. И если бы Павлос был моложе, таким, каким он помнился Рашиди, то рядом со своей ещё молодой женой он бы выглядел как истинный Аполлон. С светлыми кудрями, добрыми глазами, аккуратным греческим носом и идеальными пропорциями.
Вазилис, кстати, в молодости своей тоже был похож на Павлоса, но был более грубо сложен, как заветренный камень. Он выглядел даже безумно: вечно растрёпанный, о чём-то задумавшийся, с тёмными кудрями, носящий линзу, зажав её веками, как он говорил, для лучшего зрения. Он вечно был в своих травах, вечно в своих размышлениях, но говорить с ним было приятно. Встреча с ним была для Рашиди таким праздником: по его мнению, на корабле появился стоящий его внимания человек в тот день.
А Джафар... кто же знал, что мальчик окажется таким самородком! Таким умным, старательным и упёртым. Он был так спокоен и рассудителен. И ведь Рашиди удивлён, ему так повезло, что тогда он выбрал его просто за то, что тот был египтянином, а не евреем или ещё кем-то. Джафар вырос в прекрасного юношу, чем-то похожего на самого старика, но более мягкого и утончённого, как цветок. В взгляд у него был вкрадчивый. Если бы Рашиди задумался бы о детях раньше, лет 50 назад, он бы хотел, что бы его ребёнок был похож на Джафара - милого, чуткого, великолепного юношу, у которого впереди жизнь и который верен своему слову.
Синбад был его противоположностью и, честно говоря, старика он своей неуёмной энергией больше пугал. В любой раз, когда парень калечился, у него останавливалось сердце - этот дурень сидел в собственной крови, смеялся, но по щекам от боли катились крупные слёзы, который он чуть ли не проглатывал. Странный, взбалмошный и занимающийся только тем, что нравится ему самому - пожалуй, Рашиди сам был фактически таким. Этот дурак любил напевать себе под нос, любил говорить со стариком о разных странностях. Это иногда пугало старого кота, но иногда и умиляло. Особенно хорошо запомнил он момент три года назад, когда юнец, уже преобразившийся из ребёнка в мужчину, сидел на палубе, запрокинув голову. Он рассуждал вслух о звёздах, говоря с самим собой, даже не подозревая, что его слышат. Забавно было видеть его удивляющееся от собственных идей лицо, а что уж говорить о том, как он завороженно смотрел в то ночное небо. Смешной, право.
Скоро он увидит дорогих ему Юну и Бэхрема, это грело душу, но близость расставания с Павлосом, Вазилисом, да и остальной командой, с Джафаром, которого он так любит, и Синбадом, за которого так волнуется, печалила его всё сильнее и сильнее.
- О, держи меня Бастет, сейчас разревусь, - саркастично подумал старик, отгоняя все мысли прочь из своей головы. - Итак, на чём я остановился? А... точно, точно,- он задумчиво посмотрел на потолок и продолжил. На лице не было и тени улыбки, но он не мог удержаться от любимого "поднасрать". - Я завещаю отвесить Сину три раза палкой по голове, два по спине и один, в профилактических целях, по филею. Это, пожалуй, будет последняя моя просьба, - он задумчиво пошкряб подбородок. - Менетнашт, - с гаденькой улыбочкой довольного кота добавил он, теперь уже сползая по подушке и тяжко выдыхая. Всё же, говорить ему было очень трудно.
Впрочем, он знал, что до заката он не дотянет, уже сейчас вдыхал он слишком долго, а на выдох и сил не оставалось. И звук сердца угасал, не бил почти по ушам.
Старик ещё раз бросил взгляд на своего дорого ученика и сына: как же он был похож на него молодым. Разве что, Джафар - умный мальчик. Он схватывал всё налету, понимал каждое слово. Впрочем, может это было больше от упрямства, чем от таланта. Рашиди так и не смог в нём разобраться. Но главное, что теперь его душа может быть спокойна: из маленького раба вырос самый лучший из существующих навигаторов. Каждый капитан пожелал бы увидеть у себя на корабле именно этого юнца, с природным талантом к погоде. Как прелестно он её чувствовал, как знал все капризы. А знания Рашиди только усилили, дополнили этот талант.
Насмотревшись на Менетнашта, старый египтянин обмяк, долго выдохнул, закрыл глаза и... тихо умер, улыбнувшись самыми губами.
Отредактировано Sinbad (2014-11-03 10:53:27)
